Чермховский район. Социально-экономическое развитие недавно депрессивного Черемховского района значительно опережает средние показатели по Иркутской области.

Статьи

Мое детство: Жилище - 1941-1947 гг. (Черемховский район Иркутской области)

Фрагмент из книги Кирилловой Галины Константиновны "Мое детство (1941-1955 гг.)". На сайте Прибайкалье (www.pribaikal.ru) публикуется с разрешения автора

Сестренки с бабой, лето 1942г.

Сестренки с бабой, лето 1942г.

Жилище (1941-1947 гг.)

<media 8260>Полный текст книги в формате MS WORD</media>

 

Комната в сафроновском бараке была разделена  перегородкой на кухню и горницу (комнату). Это было можно сделать, потому что  наше жильё было крайним в бараке, и у нас было три окна: одно выходило в улицу и два – в огород. У наших соседей  было по два окна, и они выходили на одну сторону. Поэтому комнаты были не перегороженными.

Площадь жилища думаю, была не больше 20-ти кв. метров. В комнате у обогревателя печи стоял ящик обшитый полосками жести с плоской крышкой. Он служил мне кроватью, с тех пор как подросла Люба и кроватка- качалка стала не нужна. Люба стала спать с бабой, а меня переселили на ящик (ещё одну кровать поставить было некуда). Перпендикулярно ящику  стояла железная черная кровать, на которой спали родители. От остальной комнаты кровать отделялась ситцевой занавесью светло желтого цвета с чёрными берёзовыми листочками. (В войну эту занавесь исшили на одежду). У «улишного» окна в кадке рос большой фикус.   Фикусы и другие большие комнатные цветы, несмотря на тесноту, были у наших  родных в Шадринке: у бабы Груни, бабы  Марфы, тёти Нюры. Не большие комнатные растения: «иранки» (герани), табачок (петуния), фуксии, алой и другие, обычно стояли на подоконниках. У нас ещё рос зайчик. Так баба называла колокольчик. Он рос в продолговатой жестяной банке из-под динамита (папа принёс из шахты). Этот цветок  висел перед окном. Когда он цвёл, гроздья белоснежных цветов свисали из банки. В послевоенные годы на окнах во множестве стали цвести глоксинии и гортензии. В простенке между комнатным и кухонным окном стояла «комодка», столик со  шкафом, в котором  на верхней полочке хранилась посуда, а внизу стоял ящичек с патефонными пластинками и патефон. Почему-то его называли виктролой. За «комодкой» вдоль заборки, отделяющей комнату от кухни, стояла  зелёная кровать, за ней – проход на кухню.

На стене у черной кровати висел «ковёр», нарисованный нашим шадринским соседом Алексеем Шивирновским, будущим учителем рисования. На холстине масляными красками  были изображены лесистые горы, река, дом на берегу и лодка с гребцом.

На кроватях у нас были набитые соломой матрасы, которые  сверху застилали одеялами. Под матрасами были доски, в щелях досок  селились клопы. Каждую субботу доски вытаскивали на улицу и поливали кипятком, мазали керосином, но клопы снова заводились. На праздники (Пасха, Рождество, Седьмое ноября - День Октябрьской революции) мама застилала кровати праздничным нарядом: наволочки с кружевными прошвами, простыни тоже с кружевами. Всё это было сделано её руками. На стенах висели мамины вышивки. На Пасху стены украшали пихтовыми веточками. Мама говорила, что так делали дома, в Потехиной.

На кухне у окна была приделана лавка из широкой доски. Перед лавкой стоял  не большой стол на скрещенных ногах. Между ногами были прибиты две доски, которые образовывали как бы лоток. К столу во время обеда приставлялась скамейка. Обычно скамейка стояла вдоль перегородки. За столом было у каждого своё место. Мы с Любой  сидели на лавке, положив ноги в лоток под столом. Напротив, на скамейку  садились мама и папа. С торца стола на тубаретку садилась баба. За спиной у бабы к стене был прикреплен столик на уголках. Над  ним висела  на стене полка для посуды закрытая  занавеской. Между столиком и входной дверью стояла кадушка – водянка. По другую сторону двери двумя вертикально поставленными досками было  отгорожено место, где в «шестке» зимой жили курицы. Над шестком в уголке висел умывальник, над ним полочка, под умывальником - таз. Под потолком были полати. Всё это обустроил папа. Нам очень хотелось забраться поиграть на полатях, но не разрешали. Говорили, что полати слабо  прикреплены и могут упасть. И печка, на которой бы можно было посидеть или полежать была почему-то маленькой. На полатях  сушили зимой катанки, хранили лук и чеснок. На печку клали сковороды, чашки (миски). В нижней части печи была  ниша, в которую клали лучины на растопку и мытую картошку. Рядом с нишей, которую называли подпечкой, была дверца топки плиты. Дверца для сбережения тепла, когда прекращали топить печь, была двойная: внутренняя с круглыми отверстиями по низу, а наружная без отверстий. В этом закутке перед топкой, сидя на «шестке» в котором  курицы, издавали какие-то звуки, усаживаясь на жердочку – седало, мы с бабой коротали тёмные зимние вечера в ожидании мамы с работы. (Папы зимой дома обычно не было. Его отправляли бригадиром на лесозаготовки. Каждому колхозу давали план по заготовке древесины. И колхозники, в основном женщины, подростки работали лесорубами. Не посильный, тяжелый труд на морозе…). Лампу  не зажигали (экономили керосин). Топилась печка. От неё был свет. Тут баба рассказывала нам сказки про Иванушку дурачка, про Козу - дерезу, про бедняка, который размечтался, как он разбогатеет, убив зайца, учила молитвам: «Богородица, дева радуйся…», « Отче наш…». Сказки эти мы слышали много раз и всё равно  просили бабу их рассказывать, Иногда перестукивались с Халявиными. Они тоже сидели без света на своём  «шестке». Только у них печная топка была на противоположной стороне печи и поэтому у них в кабинке (так называли этот закуток) было совсем темно и страшно. Через стенку мы договаривались петь песни и во всю головушку «пели» всё, что знали: «Катюшу» (хотя многих слов не понимали и нещадно перевирали), «Распрягайте, хлопцы, коней…», «Колокольчики мои…», «Мама веники ломала, я смородину брала. Перепейка (в место перепёлка) песню пела, я ничёёёё не поняла» и много других.  И, так до прихода наших мам.

Приходила мама. Зажигали  маленькую, семилинейную, керосиновую лампу (была ещё большая, десятилинейная, которую использовали, когда были гости или когда читали книгу). Лампа висела на гвозде над  лавкой у стола. Ужинали.

Перед укладыванием спать мы с Любой затевали спор, кто сегодня ляжет спать с мамой. Я пыталась обмануть Любу, доказывая, что сегодня моя очередь. Люба еще не знала значения слов «вчера», «завтра». И я ей говорила: «Ты же завтра спала с мамой». Но мама восстанавливала справедливость. Перед сном, мы любили покувыркаться на набитых свежей соломой матрасах. Когда солома истиралась в труху, её выбрасывали. От старших мы слышали, что на перине спать мягче. И вот  у нас появилась перина.

Мама купила перину на базаре у эвакуированых. Прежде чем  класть её на кровать,   она высыпала перо в бочку, вымыла и высушила. В пере оказался разный сор, в том числе и косточки от вишен и слив. Поэтому решили, что, видимо, перина привезена с Украины.

У нас в Сафроновке, тоже были  эвакуированные Феня  Фёдорова с девочкой Аидой из Москвы. Феня была поставлена работать агрономом вместо папы. Пока он передавал ей агрономические дела - познакомились. Женщина попросила помочь ей по дому и присмотреть за девочкой. Помочь вызвалась баба, и мы ходили с ней к Фёдоровым. Я играла с Аидой, даже была у них на новогодней ёлке.

Потом к Фене приехала сестра Женя с дочкой Викой. Женя была фронтовичкой. Военврач. Женя рассказывала о войне, о бомбёжках. Говорила, что под бомбами даже неверующие вспоминают Бога. Летом, когда работали ясли и очаг, Женя следила за санитарным состоянием и за здоровьем ребятишек. Уехали Фёдоровы из Сафроновки уже после окончания войны.  

Перед каждым большим праздником комнату белили (топили углем, поэтому стены быстро становились грязными). При этом всё «имущество» выносили на улицу, тщательно вытрясали от пыли. В один из таких дней, когда в комнате было пусто, я открыла для себя эхо. Скажешь слово, и оно повторяется. В другую побелку, когда я сидела в качестве караульщика на куче постелей, лежащих на угольном ящике, тоже совершила, на сей раз астрономическое открытие: оказывается месяц (Луна) не прикреплён к небу, а двигается! Конечно, быстро неслись облака, но мне казалось, что это движется  Луна. Занимало меня и небо. Хотелось достать до него. Казалось, если залезть на крышу барака, да взять в руки длинную жердь, то до неба можно достать.