Чермховский район. Социально-экономическое развитие недавно депрессивного Черемховского района значительно опережает средние показатели по Иркутской области.

Статьи

Мое детство: Трудовое воспитание (1941-1955 гг.)

Фрагмент из книги Кирилловой Галины Константиновны "Мое детство (1941-1955 гг.)". На сайте Прибайкалье (www.pribaikal.ru) публикуется с разрешения автора

Трудовое воспитание

<media 8260 _top>Полный текст книги в формате MS WORD</media>

К работе нас приучали с мала. Самая первая моя обязанность – вытирание пыли с листьев фикуса. Баба давала мне влажную тряпку, я вставала на табуретку и обтирала по порядку лист за листом. Одним  из первых поручений также было подмести пол.  Для этого баба приносила полынный веник, обдавала его кипятком и распаривала на горячей плите. По комнате распространялся аромат полыни. Первый раз баба показывала, как надо держать веник, как мести вдоль половиц. Не сразу удавалось чисто подметать. Если была дома мама, она особенно требовала, чтобы сор не оставался в щелях между половицами. Трудно было выметать ещё и потому,  что пол был не ровный. У уличной стены  одна половица была выше других. Если начинала мести, а потом «отвлекалась» поиграть, то баба говорила, что мужик меня будет бить. Побьёт, побьёт, остановится, да опять будет бить. Так внушалось, что начатое дело надо доводить до конца. Мыть посуду баба поручала, когда  я была ростом ещё только до столешницы. Поэтому мытница стояла на лавке. Сначала мыла чайную посуду, потом ложки и вилки и в последнюю очередь  тарелки. Потом посуду надо было  вытереть  «чашельным» полотенцем. Особенно  насухо вытирались вилки. Их в постоянном обиходе было четыре: одна четырёхрожка с деревянным черешком, две - трёхрожки тоже с деревянными черешками и одна трёхрогая вся железная. Трёхрожковые вилки были из «дома». Нержавейки тогда ещё не было, и плохо вытертые вилки ржавели. Посуда составлялась на полку, дотянуться до которой я не могла, поэтому вставала коленкой на край столика, который был под полкой. У каждой посудинки на полке было своё место. Вообще, баба строго требовала всё всегда класть на своё место. В последнюю очередь вытиралась клеёнка на столе. Руками я не могла  дотянуться до противоположного края стола и тоже приходилось вставать на край стола коленом. Мыть требовалось чисто, и не «мазать» грязь на полотенце. Мама вспоминала, как её учили делать всё чисто Паша, жена двоюродного брата и соседка бабушка Наталья. А баба Груня их благодарила, что помогают ей воспитывать девчонок. Паша, если видела плохо вымытое или выстиранное, говорила: 

«За нос натянуть надо», а баба Наталья заставляла  перемывать или перестирывать.

Праздничные вилки мама купила до войны. Были они с металлическими узорчатыми ручками, но с разными узорами. Они были тоже ржавеющими и их, даже после очень позднего ухода гостей, обязательно, как впрочем, и всю посуду, (« Завтра мыть труднее. Присохнет» - говорила баба) мыли и насухо вытирали.

Эти вилки, а также стаканы, тарелки и другая посуда обычно бывали у соседей, у односельчан, когда случались гулянки с большим количеством гостей. Мы тоже брали при нужде посуду у Песеговых, Сиротининых и др.

Отвлеклась. Ведь речь вела о трудовом воспитании. Неприятной обязанностью для нас с сестричкой было чистить варёную картошку на квашню. Баба будила нас рано. У неё к этому времени уже была сварена большая чугунка картошки. Топилась русская печь. От печи в кухне было светло Мы садились на скамейку. Между нами ставился таз, в который баба высыпала горячую картошку, и мы долго, долго её чистили. Помню, что я смотрела на огонь в печи и представляла разные картины. Чаще мне казалось, что это пляшут цыгане. Вычищенную картошку прокручивали через мясорубку (у кого не было мясорубки – толкли). И баба заводила квашню. Из-за недостатка муки в военные годы тесто на половину состояло из картошки. При этом калачи и булки получались пышные, пористые  только мякиш был влажноватый. 

До школы баба стала приучать меня  мыть пол. Первое время мыла я только крашеные половицы. Мама до войны покрасила пол в нашем жилье, но к тому времени, как я стала учиться быть «поломойкой», краска  сохранилась только у стен и под кроватями. Мыть полы в это время мне поручали только летом, потому что зимой в комнате бывало холодно, и боялись, что я простыну. Местом для обучения было также крыльцо. Мама вспоминала, как она однажды увидела меня за мытьём крыльца: «Платтёнко заправлено в штанишки, попка с кулачёк. Сердце сжалось». И тут мама сказала бабе: «Мамаша, она ведь ещё маленькая». Но баба от своих принципов (спасибо ей) не отступила. Так с раннего детства  постоянно шла выработка привычки к труду. Очень, конечно, важно было, что мы, да и все ребятишки, видели труд родителей, вообще, всех взрослых и своих сверстников.

Зимой нашей обязанностью было чистить стайку. Корова днём стояла во дворе, а мы лопатой или вилами выбрасывали шевяки за забор двора. Баба добивалась, чтобы мы знали свои обязанности и выполняли их без напоминания. Конечно, было не охота работать, охота было играть. На очередное задание отвечали: «Сейчас». А баба -  в ответ: «Русский час тридцать со днем». Уж, если совсем затягивалось выполнение работы, то применялись «санкции». Это было предупреждение, что будет сообщено папе о непослушании или угроза плёточкой, которая висела на печной вьюшке (то, чем закрывали трубу печи). Плёточка- это два тонких ремешка, прибитых гвоздиком к палочке. Баба говорила, что нельзя ребёнка шлёпать рукой. Можно не рассчитать удар, а плёткой или прутиком « не изувечишь», но запомнится.  Теперь уж не помню, как «ходила» по мне  плётка, но напоминание о ней  было действенным.

Однажды выпал случай и мы с Любой плётку похоронили в прямом смысле этого слова. У нас копали подпол (увеличивали размеры). Землю из подполья выбрасывали на улицу в кухонное окно (рама полностью открывалась). Под окном образовалась куча, которая так и осталась лежать. Однажды, когда были дома одни, мы додумались открыть окно и зарыть плётку в эту кучу. Баба, конечно, поискала орудие наказания, не нашла, но другую плётку не сделала. Кажется, обходилась прутом.

По мере подрастания – обязанностей становилось больше, и они усложнялись. Очень не любила нянчиться с Витькой. В январе 1942 года у моей крёстной Лёльки родился мальчик – Витя. Это был третий внук у бабы. Лёльке надо было работать, и Витьку она приносила к нам, к своей матери. Бабе надо было управляться по хозяйству, и нянькой была я. Благо, что работа у Лёльки была утром несколько часов и вечером. Она качала воду из колодца для поения колхозных коров. Отработав, она забирала мальчишку домой, а вечером вновь приносила. Когда Витька стал уже «ходячим» - оставался у нас  на целый день. Рос не послушным, упрямым ребёнком. Когда его ставили в угол, он мог стоять хоть целый день, но прощения не просил. Угол у него был за ящиком. Однажды попытались добиться от него просьбы простить его. Но…безуспешно. Устав стоять, садился, туда ему приносили горшок при нужде, кормили. В это время пришла его мама с конфеткой. Витька бросился к ней, а баба: «Ты куда!». И тут Витька выпалил: «Пасти, больше не буду»!  Попадало Витьке от бабы и плёткой. Отец Витьки был на фронте. Когда вернулся, ему не понравилось бабино воспитание. С этого времени сына уже воспитывали родители, к сожалению, у них  ничего хорошего не получилось. Учился плохо, стал воровать по мелочи из дому и у нас. Били его родители нещадно, доброго слова от них он не слышал. Приходил к нам, и становился добрым, послушным. Делал всё, о чём бы его ни попросили. Не знаю, как бы сложилась его судьба, но в тринадцать лет застрелил нашего Витьку сторож (мальчишка) в совхозном саду в соседней деревне.

Дело было так. Учеников класса, в котором учились наши сафроновские ребятишки, отправили на работу в колхоз. Витька и ещё двое мальчишек  на работу не явились, а решили   сходить в сад. Это было 21 сентября 1955г. В саду уже никаких ягод не было, только была «дичка». Сторож оставил вместо себя подростка и доверил ему заряженное ружьё. Вот и выстрелил он в мальчишек, лакомившихся кислыми дикими яблочками. Попал в нашего бедного братишку. Остальные двое испугались и убежали. А Витьку оставили. Истёк мальчишка кровью. Нам  его очень было жалко.

Моя первая работа в колхозе состояла в том, что, придя домой из школы (училась в 3-ем классе), после обеда шла с мамой в колхозный сад, где она тогда работала. Была весна, и колхозницы обкапывали кусты смородины и вишни. Мама брала меня с собой и говорила: «Всё лишнюю сотку запишут». Трудодни начисляли с выработки. Например, за норму  1,25 трудодня. А если норму перевыполнишь, то начислят больше, например-1,30. Лишняя сотка – это сотая доля трудодня. Для начисления трудодней у бригадиров и учётчиков были специальные таблицы. Женщин – колхозниц обязывали выработать годовую норму трудодней не менее 150. За невыполнение как-то наказывали и стыдили на общем колхозном собрании.

Летом того же года я ходила с Аней Мурзайкиной на прополку пшеницы. Да, тогда хлебные поля пропалывали вручную, не давали заростать сорняками. Мама тоже для увеличения заработка и, чтобы покормить нас ягодами, брала нас в сад на сбор ягод. Другие женщины тоже брали с собой ребятишек. Собирали  малину, смородину, вишню каждый в свою посуду (котелок, ведро). В обеденный перерыв и вечером, по окончании рабочего дня, собранные ягоды несли в колхозную кладовую. Там высыпали сбор в специальные деревянные ящички и взвешивали на больших весах. Так кладовщик принимал урожай. А каждому сборщику начислялись трудодни, в зависимости от количества набранных ящичков. В кладовой можно было купить  ягоды, что и делали не только наши деревенские, но приходили и приезжали за ягодами Черемховские горожане.

Кроме колхозной работы, конечно, на нас возлагались домашние дела. Мама уже не заботилась об уборке в квартире (в 1947году мы перешли жить в собственный дом), ни о прополке гряд и картошки в огороде. Стайку чистили не только у коровы, но и у свиней. Морщились от вони, а папа подсмеивался: «Салом пахнет»! Вообще, воспитание трудом был его главный педагогический принцип, потому, что говорил он: «Будут знать, как достаётся кусок хлеба, будут людьми».

Много сил и времени уходило на выращивание картошки. Это была не только пища для людей и скота (свиней, куриц и др.), но и основной источник денег для выплаты налога и для того, чтобы что-то купить. Садили картошки почти гектар. Эту площадь надо было посадить, прополоть, окучить и выкопать. Последнее было особенно тяжело. Приходилось даже пропускать уроки в школе. Помогали родные, чаще всех тётя Тоня. Часто нанимали копать картошку городских жителей. Они это делали за ту же картошку, например, в зависимости от урожая третий или четвертый мешок из накопанных нанявшимся шел ему в уплату за работу. Утром как-то отправила меня мама на Шадринскую дорогу, по которой обычно шли в Сафроновку, желающие заработать картошки. Я стояла и у каждого прохожего спрашивала, не нанимается ли он копать картошку. И вот одна пожилая женщина согласилась на наше условие. Я её привела к нам. Оказалось, что она была землячкой наших -  Клавдия Сиротинина. Потом много лет она помогала маме не только  копать картошку, но  и белить комнату и др. работы. Вообще, бабушка Клавдия стала своим человеком до самой её смерти.

Помню однажды (училась я в 3-ем классе), картошка была уже выкопана почти вся. Засыпан полный подпол. Оставалась небольшая полоска в саду. Давали работницам сада  под картошку землю между рядами ранеток.  Был очень холодный день, потом пошел снег, а мы с мамой продолжали копать, (Кто же бросит урожай? Ведь может замёрзнуть). А у самих  мёрзли руки и ноги. Рядом с нами копала картошку тётя Люба Ерофеева с ребятишками. Выкопали. Мама пошла на конный двор за подводой. Там не оказалось ни лошади, ни телеги. Стало уже темно. Мама рассказывала потом, что она не знала, что и делать. Ведь на ночь оставить кули с картошкой нельзя – замёрзнет. При выходе из конного двора её увидел папа. Он ехал домой верхом на лошади. Удивился:  «Ты, что тут делаешь»? Мама отвечала, что приходила за подводой вывезти картошку. Папа  возмутился: «Ты что ли копала»? И, конечно, выговорил маме, что она с ума сошла, и, что не умерли бы мы с голоду, если бы замёрзла эта картошка, потому что в подпол  уже  засыпано 200 кулей, и, что девчонку морозила. Но, всё же, нашёл телегу, запряг в неё  своего коня  и поехал в сад за картошкой. Пришлось эту картошку  потом  рассыпать в ограде, чтобы высушить. А погода ещё долго стояла тёплая.

Это был не единственный случай, когда снег заставал нас в поле. Помню, пришли мы (я, мама, и Аня)  на поле, которое называли Глинкой за глинистую почву и, на котором родилась самая вкусная и рассыпчатая картошка. Аня как всегда первым делом развела костёр, накопала пол - ведра клубней и опрокинула его на горячие угли. Картошка под ведром не горела и быстро пеклась. Печеную картошку она очень любила. Погода была холодная и хмурая, а скоро пошел и снег. К обеду вдруг увидели: идёт  баба Груня, опираясь на палку. Прошла она из Шадринки не меньше 5км. «Мама, ты зачем пришла»?- воскликнула  моя мама. «Помогать. Ты ведь тут замёрзнешь» - ответила баба. И копала с нами до вечера, время от времени грея руки у костра. На следующее лето баба Груня умерла.

Помогать друг другу – это было правило. Баба  Фёкла всегда говорила «Свой своему поневоле друг». Завалилась ли от бури городьба, надо ли заколоть свинью или скотину, сшить куфайку или пальтишко, поделиться продуктами – всё  это делалось по первому зову и даже без зова.

Помню, как дядя Петя, мамин брат, поправлял  поваленный ветром тын, которым был огорожен наш огород. А дядя Коля Лощенко, недавно вернувшийся с фронта, пришёл к нам вечером, чтобы зарезать  свинью. Помню, что у него был блестящий нож, который он привёз из Германии. А свинью надо было забить  рано, рано утром до света, чтобы никто не видел, что Кирилловы палят тушу. Не разрешалось палить, надо было снять шкуру и сдать государству. Костёр из заранее привезённой соломы разожгли на Лёлькином огороде, на задах от наших барачных стаек. Всё обошлось благополучно, и ели мы сало с хорошо прожаренной шкуркой. Тётя Нюра и тётя Маруся никогда не отказали маме сшить нам одежду. Тётя Маруся наряжала нас с Любой в нарядные платья до студенческих лет. Пока были маленькие, мама шила на нас сама. В войну мама помогала городским родным правдами и не правдами, рискуя попасть в тюрьму. Сушила на курятнике корки хлеба, который привозили на корм курицам, если выпечка оказывалась неудачной (сырой мякиш), высевала из отходов зерно, а то и несколько яиц прихватывала, не говоря уже о тех продуктах, которые  производили дома (мясо, молоко, картошка).

В лето, когда я перешла в 7–ой класс, а Люба в 5–ый, мы уже работали в колхозе самостоятельно. Трудодни  записывали нам  каждой в свою трудовую книжку. Жили в то лето с родителями на полевом стане (на Сталинске). Спали в амбаре на втором этаже. Лето было сырое, и по вечерам свирепствовали блохи. От укусов этих насекомых всё тело горело, чесалось и невозможно было уснуть. Спасались, обкладыва постели полынью.

Утром папа, сделав раскомандировку,  т. е. распределив по работам работников на день, кричал нам: «Девчонки, вставайте»! (Место утреннего сбора бригады было как раз у амбара). Я сразу же соскакивала. Мне казалось, что так легче просыпаться. А Любу надо было долго будить. Папа на неё не сердился и говорил: «Я тоже любил полежать».

Мама кормила нас завтраком, и в 8 часов мы шли в поле. Мама вставала в 4 часа. Ей надо было подоить корову, прибрать молоко, сварить еду и вместе с нами тоже идти в поле.

В июле начался сенокос. В это лето мы до самой школы работали на уборке сена. Травы были хорошие, и сена накосили много. Наше дело было возить копны и иногда, когда не хватало рабочих мальчишек, грести сено конными граблями. Ноги до педали, на которую надо было нажимать, чтобы сбросить валок, не доставали и приходилось соскальзывать с железного сиденья, чтобы  дотянуться до педали и одновременно управлять лошадью. Ничего. Приспособились. Грести даже нравилось.

Для подвозки сена к зароду папа применил усовершенствованный подборщик, чертеж которого высмотрел в газете. Бригадный подеревщик  (столяр)  дедушка Павел Амзараков изготовил этот механизм. В него запрягали пару коней. Они тянули подборщик вдоль валка, и сено набивалось в него. Копновозам надо было следить, чтобы кони шли ровно, голова в голову, иначе подборщик разворачивался и шёл мимо валка. Тогда подгрёбщики ругались, потому что им приходилось сгребать сено ручными граблями. Управлять лошадьми было не просто, потому что их кусали пауты, оводы, мокрецы. Кони лягались, бились в упряжи. Подвезти собранное сено к зароду тоже надо было так, чтобы мётчикам было удобно его брать вилами и подавать на зарод. Метали зароды опытные в этом деле мужики и старики. Если копну подвезли не ладно – опять же ругали. Особенно ругался  дед Екимов, и мы его прозвали Бармой.

Очень тяжёлая работа убирать сено: жарко, жалят насекомые, сенная труха попадает за ворот да ещё ругают взрослые. Но наступал вечер! Мы выпрягали своих лошадей (Это были кобылы Пилька, Победа и др.), садились на них верхом и летели на стан. Неслись галопом, потому что у кобыл были жеребята, которые  целый день оставались  на конном дворе, и их матери торопились к ним.

После ужина ещё хватало сил собраться у амбара попеть песни. Пели, когда шли на работу или с работы и во время работы, если работа позволяла. Даже однажды подготовили девчонки для бригады «концерт».

В это лето мы с Любой хорошо  заработали. Был хороший урожай. На наши трудодни папа получил целый воз зерна пшеницы и по два воза сена. Вот тогда – то нам купили велосипед.

Работали в колхозе каждое лето. Заканчивались полевые труды за неделю до начала учебного года, чтобы подготовиться к школе. Школу мы ждали как отдохновение. И, конечно, старались учиться, в том числе и чтобы избежать в будущем этого изнурительного труда. Но, даже будучи студентками, приезжали домой на каникулы и шли работать в поле.