Живущий всегда : Архетипы и символы Даши Намдакова
Категория: Иркутск : Культура
Предыдущая статья | Следующая статья
Чем различаются мастерство и талант? Первое приобретается долгими трудами, второй дается божьим поцелуем. Первое вызывает уважение, второй – целый клубок противоречивых чувств от восхищения и восторга до зависти и ненависти. Мастерство движется поступательно и последовательно; талант хватает звезду с неба – вдруг, неожиданно для всех и для себя тоже.
Природа мастерства и пути его достижения, в общем-то, вполне понятны. Опыт, «сын ошибок трудных», знания, память о множестве пережитых неудач и горьких провалов – вот составляющие той мудрости мастерства, в которой так много печали. Мастер находит верное решение потому, что уже не раз бывал в подобных ситуациях и перепробовал множество неверных решений, и теперь он точно знает, как не надо делать. Устойчивые, надежные, повторяющиеся плоды приносит мастерство.
Талант блестящ и сверкающ, парадоксален и таинственен, природа его непостижима. Зачастую талантливый человек воспринимается как бы и вовсе не человеком – посланцем из будущего, из сказки, с Луны, невесть откуда. Он говорит на птичьих языках, он хочет странного, он экзотичен, у него все по-другому. Все, что рождает талант, сушествует в единичном экземпляре. Талант не может повторить свой успех – все его плоды получаются лишь однажды.
История человеческой культуры, как и во многих других областях, демонстрирует колебания между предпочтениями мастерства и таланта. В одних культурах выше ценится талант. Уникальность, оригинальность и неповторимость объявляются высшими ценностями. Талантливых людей ищут, наделяют множеством привилегий, их капризами восхищаются. Взамен от них требуют жреческого самоотречения и служения тем Высшим силам, которые даруют талант его носителю. Амарнский период Древнего Египта, классическая Древняя Греция, Высокий Ренессанс, японский Хэйань и китайская эпоха Мин – все эти хронотопы остались в памяти человечества как блестящие, утонченные, полные неподражаемых творческих взлетов, но краткие моменты.
Совсем иначе воспринимаются культурные «эпохи мастерства». Древнее царство Египта, Минойская и Микенская культуры, императорский Рим, китайская эпоха Тан и японская Нара прославлены трудами многочисленных мастеров, зачастую безымянных. Они создают свой вклад в общечеловеческую культуру – не блистательные инсайты, а надежные методики, не уникальные шедевры, a устойчивый поток добротных произведений. В их труде много ремесленного и обыденного, они меняют уклад жизни народов не стремительными взрывами революций, а плавным эволюционным давлением.
Впрочем, любое деление культур на типы и классы условно. Рядом с «гениями таланта» Микельанджело и Леонардо работали «гении мастерства» Рафаэль, Тициан и Дюрер, а разобрать, чего больше – таланта или мастерства – в скульптурах Фидия, наверное, не возьмется ни один эксперт.
Сравнивать Даши Намдакова с Фидием, пожалуй, несколько преждевременно. Однако не подлежит никакому сомнению: перед нами – яркий талант. В мастерстве Даши Намдакову тоже не откажешь, с металлами – такими разными, как бронза, серебро и золото, он работает филигранно и дерзко. Уровень артистического владения технологиями такой, что впору вспомнить Бенвенуто Челлини. Но, как и у этого ренессансного гения, талант по своим масштабам намного перекрывает мастерство.
Рубеж второго и третьего тысячелетий нашей эры, скорее всего, будет вспоминаться как «время талантов». Даши Намдаков появился вовремя. Постмодернизм уже подвел теоретическую базу под такой творческий метод, когда фрагменты различных культурных эпох соединяются в единое целое, наподобие чудовища Франкенштейна, и оживляются ударом молнии – озарением таланта. В работах Даши можно опознать находки импрессионистов и элементы традиционной китайской скульптуры, фрагменты каменных идолов Шумера и Вавилона, незаметно переходящие в пластику «Чужих» Ганса Рудольфа Гигера, и африканские мотивы государства Бенин. Цитирование иногда буквальное, иногда – лишь едва заметным намеком. Диапазон предельно широк – от палеолитических бизонов до гротесков ХХI века.
Бурятский этнос формировался относительно недавно на пересечении укладов жизни степных и лесных кочевников. Может быть, национальный характер помогает Даши Намдакову так естественно соединять скифо-сарматский «звериный стиль»
с грациозными капризами ар-нуво?
Религия бурят – странный сплав тибетского буддизма (черная вера) и шаманизма (желтая вера), да еще с явственной примесью несторианского христианства (белая вера). Не отсюда ли черная патинированная бронза, золото и серебро скульптур Даши Намдакова, дерево, и мамонтовая кость, и черный конский волос?
Даши Намдаков происходит из рода кузнецов-дарханов, дархатэ. Металл, одна из пяти первичных стихий, посвящен Тэнгри – духам Неба. Поэтому кузнецы у бурят всегда были людьми очень уважаемыми, в каком-то смысле стояли даже выше шаманов. Защитники и представители человека перед лицом Неба. По этой же причине традиционный костюм бурята (а тем более, бурятки) изобилует металлическими украшениями – иногда их общий вес доходит до пятнадцати килограммов! В то же время, металлы редки и дороги в сибирской лесостепи. Не отсюда ли – бережное, скрупулезное отношение к каждому кусочку металла, стремление нагрузить его множеством объемных и фактурных «событий», множеством смыслов, зарядить творческой энергией?
Можно долго доискиваться корней и источников индивидуального творческого стиля Даши Намдакова – и все время находить еще какие-то прототипы и аналоги. Да что там говорить, если во время первой выставки Намдакова в Нью-Йорке критики «узнали» в его скульптурах персонажей из киноэпопеи «Звездные войны»?1
Нескончаемая череда способов прочесть и понять скульптуры Даши Намдакова – тоже признак таланта. В старинных церквях встречается акустика, выстроенная столь искусно, что каждое слово, сказанное у алтаря, каждый молящийся слышит как бы сказанным только ему, доверительным шепотом. Так и талантливое произведение говорит каждому что-то очень личное, что-то только про него.
Поэтому нет смысла выкапывать корни. Скульптуры Даши Намдакова вырастают из всего массива общечеловеческой культуры, в котором всё связано со всем, всё – причина и всё – следствие. В этом странном пространстве мировой культуры бесполезно спрашивать, что было раньше, а что – позже, потому что Палладио порождает римскую античность в той же мере, как античность – Палладио. Скульптуры Бранкузи и Липшица тут являются причиной культурного феномена кикладских примитивов, так что ХХ век нашей эры предшествует третьему тысячелетию до нашей эры, а приближение постимпрессионизма поворачивает иконы из плоскости религии в плоскость изобразительных искусств, «из ничего» рождая древнерусскую живопись. Тут всё происходит сейчас, и само время в «пространстве культуры» не течет, а причудливо вихрится, образуя густую сеть связей, но оставаясь на месте.
Непривычное для Запада восприятие времени как цельного массива, неподвижного, хотя и сложно структурированного, характерно для кочевых культур. Странствующий по монгольской степи или по бескрайней тайге кочевник наблюдает бесконечное круговращение сезонов, не ведущее никуда. Зима и лето, жизнь и смерть чередуются в сложных ритмах, но у них, как у орнамента, нет начала и окончания. Телеологические идеи направленного движения истории – от сотворения до гибели – чужды кочевнику. Его Вселенная никогда не начиналась и никогда не кончится.
Где живет кочевник? Везде.
Когда он живет? Всегда.
Каждый талантливый человек – кочевник, странник, пришелец в той мере, в какой он талантлив. Своим парадоксальным архетипическим, символическим языком он говорит с каждым из нас – доверительно, интимно – о самом важном. О Жизни и Смерти, о Мужском и Женском, о Молодости и Старости... О таком, для чего нет слов в нашем диахроническом словесном языке, привязанном к образам текущего времени. О чем только и имеет смысл говорить – нам, живущим во времени, с ним, живущим всегда.
Константин Лидин
Архитектурный журнал Проект Байкал
март 2009 года