Надежда Тендитник о творчестве А.Г. Байбородина
Надежда ТЕНДИТНИК (профессор Иркутского государственного университета)
Начало осветления духа
О повестях и рассказах Анатолия Байбородина
Не так давно появилась пред очи читающей публики статья Ивана Ильина «О сопротивлении злу силою» и врезалась в сознание определенностью и глубиной понимания диалектики отношений добра и зла. Философ относил себя к поколению, которому был привит, дан, явлен опыт зла. При нем оно предстало с редкостной откровенностью, «освободило себя от всяких внутренних раздвоенностей и внешних препон, открыло свое лицо, расправило свои крылья, выговорило свои цели, собрало свои силы, осознало свои пути и средства». Прозвучавший в те годы призыв к непротивлению расценивался им как «самопредание злу», «приятие его, предоставление ему свободы». Сопротивление силою в устах великого патриота означало: не допустить на краю пропасти «добровольного саморастления и самозаражения».
Необходимые и достойные пути сопротивления злу ведут, безусловно, к действенности писательского слова. Нынешний спор о «непротивлении и сопротивлении» заведомо бесплоден, ибо начат теми, кто именно словом своим достойно послужил Отечеству. Будем же надеяться, что не перерастет он в кликушеское обличение вчерашних кумиров, а лишь отчетливо обозначит границы вставшей перед художником дилеммы: как и когда трезвое видение мира перерастает в опасное обличительство?
Сегодня как никогда важно понять Ивана Солоневича, упрекавшего классику в расхождении ее с путями народа, и объяснить, почему уже в наше время, особенно в 60-е годи, проросло и набрало силу негодование писателей, болеющих за судьбу Родины, против уродств царящего коммунистического направления. Можно ли было молчать в условиях начавшегося открытого растления народа? «Деревенская» и военная проза в лице лучших своих представителей активизировала личностный поиск ответа на многие жгучие вопросы, обозначила важнейшие национальные проблемы, стала лабораторией, взрастившей поистине глобальные идеи Разговоры о ее затухании, исчерпанности не оправданы уже хотя бы по одному тому, что не была она, национальная, истинно народная проза, ни «военной», ни «деревенской». И Василий -Белов давно по этому поводу сказал: она—«общечеловеческая, общенациональная». Иерархия ценностей определялась в ней не числом горьких страниц о многострадальной жизни народа, а присутствием священного начала, живущего в душе мастера.
Опыт В. Белова, В. Шукшина. В. Распутина не ушел в прошлое, а продолжает питать творчество новых поколений. Живой пример тому — книги молодого иркутского прозаика Анатолия Байбородина, его поистине «деревенская» проза. Ох, как нелегко ему искать свой путь после великих мастеров, кажется, все уже сказавших о новом крепостном праве, замордовавшем сельского жителя. Однако ж, неисчерпаем Колодец народного опыта, не познаны и не раскрыты до конца его омуты.
* * *
Печатается А. Байбородин более пятнадцати лет. Произведения иркутского автора печатались и в Москве, и в Иркутске, и в Омске, в Бурятии, наконец, в Чехословакии, в Германии (журнал «Вече»).
Родился Байбородин Анатолий Григорьевич в 1950 году в селе Сосново-Озерск. в простой и большой крестьянской семье. Мать была выходцем из семейских (старообрядцев) Забайкалья, отец—коренной сибиряк. После окончания сельской школы три года работал в родном селе. Потом окончил Иркутский государственный университет (отделение журналистики), работал в районных и областных молодежных газетах Восточной Сибири. Преподавал русскую литературу в средних учебных заведениях. Ныне преподаватель Иркутского государственного университета — спец. курс «Русская народная этика».
Первый рассказ «Двое на озере» был опубликован в 1979 году в «Литературной России» с предисловием В. Распутина. Автор четырех книг прозы. Первая книга повестей «Старый покос» вышла в Иркутске в 1983 году. В 1985 участвовал в VIII Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве, Лауреат премии «Литературной России» за лучший рассказ года (1979). Нелегок был, тем не менее, издательский путь автора — десятки отказов из наших журналов, обвинения в прямом подражании мастерам «деревенской» прозы, в искусственной стилизации языка под народный говор, длинные периоды в духе школы «потока сознания» и прочее. Редкие публикации, безызвестность, хотя в самом начале перестройки в Москве готовились к изданию две больших книги прозы А. Байбородина (рецензенты В. Распутин, В. Личутин), но зономическая поруха в стране порушила и государственные издательства. Книги не вышли.
* * *
И, тем не менее, круг читателей у А. Байбородина широк, Первая московская книга «Поздний сын» вышла в 1988 году, но и сейчас читается с большим интересом, восхищая живостью и самобытностью языка. В издательской рецензии на рукопись книги «Чудо» Владимир Личутин писал:
«Анатолий Байбородин—писатель талантливый (сужу по книге «Поздний сын»). Обладает стилем, образным языком, музыкою слова, верным глазом, душою чуткою к душевным переживаниям героя. Природа щедро наделила Байбородина всеми литературными качествами, из чего и вылепливается истинный народный художник. Читал повесть «Поздний сын» — и нарадоваться не мог: вот в глубине сибирской какой новый писатель возрос: своим восторгом поделился с Валентином Распутиным, и тот подтвердил...»
Повести «Поздний сын» и «Не родит сокола сова» предстают как своеобразная дилогия Они связаны единым героем-повествователем, рассказывают об одном я том же времени, живут в русско-бурятском селе и в райцентре (центре аймака) —Укыр и Сосново-Озерск.
Горьки и подчас неизбывно печальны страницы этих повествований. Начало и конец 50-х годов, это переломное время, выбранное писателем не без смысла, дает возможность показать крушение деревни во всем его кошмаре, в непредсказуемых последствиях, аукающихся по сей день. Ведь именно в эти годы крутой зажим на селе рухнул и сменился безвластием, едва прикрываемым такими «мероприятиями», как переселение из «неперспективных» деревень —• в «перспективные». Пьянство, явившееся отёетом на нерешенность глобальных проблем, привело к тому, что и земля перестала кормить мужика. Обнажились так и не зарубцевавшиеся раны, нанесенные деревне коллективизацией. То в ядовитой насмешке, то в пьяной перебранке прорывается ненависть к соседу, когда-то, при раскулачивании, задарма получившему чужой дом. Бедность стала компенсироваться браконьерством и ненавистью к защитнику озера Семкину.
«Мутны и непостижимы отношения людей», рухнули вековые устои семьи и нравственности. Все это видит и наблюдает сначала ребенок —• Ванюшка Краснобаев — поздний сын, заскребыш по-народному, отхон — по-бурятски в повести «Поздний сын», и резко шагнувший в пору повзросления юноша. Повествование от его имени то "незаметно, а то и открыто комментирует автор. Особенно же часто слышен голос самого мужика, многострадальных сельских < женщин, в своих пересудах, воспоминаниях и недоумении передающих движение времени от плохого к худшему.
* * *
Социальное пространство прозы А. Байбородина поистине широкое. И хотя многое из того, о чем он пишет (разрушение церквей, жизнь «на поспех — курам на смех», жесткий контроль над деревней со времен появления в ней политических, раскулачивание истинных тружеников), уже описывалось в нашей прозе, тем не менее не помешало автору найти неповторимый ракурс изображаемого, определившись самостоятельно и оригинально. Сибирская деревня у него населена «скрытниками», среди которых жили и староверы, отошедшие от них еретики всех мастей, и православные, что спалили веру в себе самих, и новые «хозяева» жизни типа Осипа Лямзина, ни перед чем не останавливающиеся и умеющие вовремя уйти в тень, и непротивленцы типа Ивана Житихина, и озлобившиеся на жизнь потомки хозяйственных мужиков, глушащих горечь вином и бунтом на коленях. Вышло так, что не «оправдалась кровушка, не искупилось братоубийство», и люди, то «мудро добрея, то жесточась и скупея», «ни помудреть, ни окунуться в злобную корыстную суету не смогли, не сумели». Так думал в повести «Поздний сын» старый партизан Киря Шлыков. А Ванюшка Краснобаев, внук раскулаченного деда Калистрата, изверившийся во взрослых и ищущий собственный путь в мире беспамятства и необъяснимого тупого терпения, уродливого протеста — пьянства, обретает, пусть медленно и колеблясь, Россию Христа. Описание белокаменной, разрушенной вандалами церкви в повести «Не родит сокола сова», этого видения в образе «лебяжей белизны и тонкости», этих «певучих» каменных «кружев» ведет к просветленному финалу. Ощущение Вышнего Света, «покорной любви к Отцу и Сыну и Святому Духу» просветлило его душу и вывело из пустоты и «маяты грешных помыслов» к надежде на спасение души.
* * *
Не менее выразительна в повести «Не родит сокола сова» эволюция тихо подкапывавшего село политического «ссыльного» Гоши Кусмановского. Страшное наследие оставил он в Укыре — сыновей Ревомира и Льва. Братоубийство было естественным ходом деяний подобных «скрытников». В финале повести, захватившей события семидесятых годов, Гоша появляется в роли дворника-философа, принявшего Православие и пророчащего выход из длящейся со времен Хрущева «перестройки».
«Вот Сталина одно время шибко поносили — это при Никитке-то при Хрущеве. А ведь помянут добрым словом, такого же позовут, чтоб порядок навел, когда от таких, как мой Левка, проходу не будет. ...Сталин, паря, чо, Сталин все по плану делал, а план такой — ты же, грамотный, знаешь,— задолго до него придумали. И поперли с восемнадцатого... А Сталин, чо, Сталин — винтик...»
Не расходится правда этого устроителя «светлого будущего» для России с ее сегодняшней смутой. Эта «тайна тайных» все более и более проясняется. Близок к ее разгадке и герой А. Байбородина.
* * *
Повести прозаика, как и рассказы, объединяет образ Ванюшки Краснобаева — подростка, затем студента и журналиста. За свою недолгую еще жизнь он осознал, что деревенский мир, вскормивший его, вошел в ту пору, когда самовлюбленная и сама собою любующаяся «коммунистическая» верхушка «выполола почти все добрые всходы». Сомнения, горечь, ощущение непоправимых утрат идут из глубины его сердца. Но что поразительно: не этот, во многом автобиографический герой, с его настроениями и болью, с самоуглублением и рефлексией, стоит в центре повествования, а окружающий героя мир. В нем легко и незаметно верх берет внимание к людям, их болям, падениям, всетерпению, и благодаря им возникает воля к истине и «осветлению духа».
«Мы не пропадем» — так назван один из рассказов, где повествователь оказался в больнице после укуса клеща. Он видит самые разные проявления человека в несчастьи. В репликах больных во всей своей сущности встает «эпоха» Троцкого и Свердлова, «перестроечные» эксперименты. Посвящение рассказа поэтам-таежникам М. Трофимову и А. Горбунову указывает на возрождение пришвинского взгляда на человека, в котором корень женьшеня,— даже если и вытоптано само растение, и подняться оно сумеет не раньше, чем через полтора десятка лет,— в сопротивлении и борьбе. «Мы не пропадем»,— говорит охотник и любитель баек Карнак, даже теряясь в цепких лапах болезни. И верно: Иван Краснобаев встречает его на вечере поэтов и с радостью открывает для себя: еще не исполнилось назначение Карнакова на земле, и Бог дал ему жизни.
Россия, как она видится А. Байбородину, выживала благодаря тем основам Духовности, которые закладывало Православие. Его корень — любовь. Ее почти не осталось в порушенном сознании, но именно она указывала человеку путь. К несчастью для героев и для всех нас живущих, этот духовный опыт редко ведет к поступкам. Он слабо влияет на окружающих, живет лишь в собственном мире, но раз он не умер, он есть — будет и выход к деланию.
Кока Ваня, охотник Карнаков, дед Любим, Ванюшкина мать, бурятка Дулма, дед Калистрат. Варуша... Светлая память о них и дает ощущение верности пути народа к выживанию. Люди не выбирали мир, где царили сатанисты с пятиконечной звездой, они в нем жили и, как могли, духовно отторгали жестокость «нового» уклада.
* * *
Бодрствующей народной душе помогала щедрая ласка сибирской природы.. Какой бы сорной ни была пучина народной памяти, как бы ни затягивали ее пески и ил, выход из пленения и рабства был — уйти в нее, раствориться до конца. Стойкое самостояние деревенские праведницы черпали и тут — в творении Божием, природе.
Пейзажи в прозе А. Байбородина выдержаны в лучших традициях «деревенской» прозы. Это не «красочные» полотна ради звучания темы или для пышной экзотики. Это — Божий храм, обитель человека, небо и приют для души. Такими входят пейзажи А. Байбородина и в сознание читателя, осветляя душу, проникая в нее незримо и благостно.
«В знойном мареве», застившем небо деревни и солнце ее, спал Сосново-Озерск словно «в сладком обмороке закатив глаза». Лучи закатного солнца нежатся в березняках. Их снежная белизна видна и в ночи. Подобно людской неустроенности и Божий мир сотрясается степным ветром, разрывающим «жилистой рукой озерную гладь». «С варначьим посвистом, задирая воду вихрами», он нагонял тучи. «Тень быстро стирала с лица озера румяную беспечность, густо-зеленый смех солнечных волн, давая полную волю недоброй, куражливой хмурости».
Как водится в русской литературе с древнейших времен природа А. Байбородина — активная участница людских дел, утешительница и страдалица. Вот какой она предстала в горькие Ва-нюшкины дни, когда любимую корову свели на бойню: путь к ней шел «по крутому взгорью» с «низким, крученым-верченым березнякком». В стороне, к озеру, он выправлялся, березы, что понежнее, жались друг к другу и «гладко утекали в небо». Они же предстали перед Ванюшкой с содранной кожей, заголившиеся до желтого цвета, вздымающие корявые ветви «к небу, словно для заупокойной молитвы». Перед людскими несчастьями даже любимое Ванюшкино озеро выглядит «смирным и терпеливым». В светлый день сбора голубицы, когда он залюбовался на мать, ему вдруг открылась тайна жизни и собственной семьи. Он увидел
«...причудливую березу... похоже, молния в нее угодила, она лопнула посередине а, удержавшись какими-то последними жилами, ткнулась вершиной в землю, вздыбилась коромыслом да так и остыла навечно; рваная рана с година потянулась смолой, заросла, и береза, оздоровев, но оставшись калешной, все же в одну из весен, опять зазеленела, а потом из ее матерого ствола начал вздыматься вверх ряд прямых, похожих на молоденькие березки, гладких сучьев с курчавыми, топкими вершинками» (рассказ «Синым-синё» ).
Чудо это – Божий мир – пропущено через сознание героев, оно подобно нечаянному дару, хотя и заслоняется нередко «синеватым печальным ощущением».
* * *
Жизнь как «плач неотпетых душ» особенно ярко проступает в языке произведений Анатолия Байбородина. Язык поражает своей необычностью и щедростью. В нем проявилась способность пронзительного проникновения в самую душу народа. Дело здесь не в обилии использованных, вживленных в ткань прозы пословиц, баек, частушек, людских пересудов, сдобренных иногда политикой. Суть мастерства заключается в том, что язык этот как исток народного опыта, его истории, его многострадальной жизни стал для писателя родным. Он сумел органически срастить вырывающееся на общее обозрение многоголосье, а котором и мысль, и гнев, и ерничество, н душевные смуты, и радость открываемого ребенком мира, и голос зрелого, как говорит о повествователе автор, многогрешного человека.
В рассказе «Не убий» А. Байбородин поведал о том, как пленил его деревенский «поговор», как даже тридцать лет спустя «нелегко передать» его читателю «во всей его великой красе и щедрости, во всей его любомудрости». Языком народа, этим бесценным «орудием духовности и душевного выражения» (И. Ильин) писатель овладел в совершенстве, понял, чем он был для его героев «во дни... сомнений», тягостных испытаний Писатель доверился этому инструменту сполна.
Вот ведет рассказ Ванюшка, а его незаметно корректирует повзрослевший повествователь, и уж совсем неощутимо вплетается в ткань прозы рассказ матери и срывающегося на крик, озлобившегося на жизнь отца. О покорности обстоятельствам и о легкости совершаемых самими же героями поступков они рассказывают одинаково непринужденно. И в их языке, слава Богу, нет современного «сленга», которому и в трудные, переходные 50-е годы не было места. Храня себя, народ почти не пустил в свой язык и обломков, уродливых слепков с идеологической доктрины большевизма. Если эти осколки и употреблены героями А. Байбородина, то крайне умеренно и выразительно. Ну, где же еще, в какой стране, могло удержаться поименование деревни «Погромка».
А об экологической катастрофе писатель все сказал одной фразой: Карнак схватил вместо черемши (рассказ «Мы не пропадем») клеща. Объяснение тому, как язык улицы стал его собственным, дано в повести «Поздний сын»:
«Видно уж, память его (Ванюшки — Н Т.) сызмала услышала добрую силу родной речи, способную развеять тоску-кручину, утешить в горе, усмирить взыгравшее обидой сердце, пьянящую среди веселого застолья скорей вина, дивящую причудливой и переливистой красой, как могут еще дивить степенные и озерные зори, пахнущие сухими травами, дегтем, просолевшими от конского пота хомутами, хлебом, закисающим молоком»
Язык как душа, как природа и проза жизни стал для писателя органическим, свободно льющимся потоком, в котором обретают себя и праведники, и грешники.
«Почуяв украсную и увеселяющую силу здешнего русского поговора, память насыщалась этой разговорной силой, пила речь, словно живую воду, не имея уже сил вслушаться и отложить всвоих закромах чужие слова». Писатель Владимир Личутин сказал об этом так: автор «купается в языке, как в родной реке».
* * *
Надо полгать, нынешние поколения не сумели сберечь это богатство. Ушла в прошлое и старая русская староверческая и бурятская деревня. Иные у нее теперь и уклад, и человек. Остается надеяться, что язык ее, щедро представленный А. Байбородиным, останется слепком эпохи.
Мир писателя, отраженный в повестях «Поздний сын», «Не родит сокола сова», рассказах «Мы не пропадем», «Не убий», «Чудо», «Домовушечко», «Хлебушко», «Синым-синё», широк и неисчерпаем. Он разомкнулся и выплеснулся в городской быт. В нем, как и в прошлом русской деревни, не умерла и оживает христианская культура. Писатель смело вводит ее в художественное, психологическое исследование души русского человека в его нынешнем состоянии. А это сулит многое. Для автора и его героев.