Остров Хоккайдо в путевых заметках врача-краеведа Н.В. Кирилова

Известия.  Архитектурно-этнографического музея «Тальцы».Вып. 4. Иркутск. 2005.

ОСТРОВ ХОККАЙДО В ПУТЕВЫХ ЗАМЕТКАХ ВРАЧА-КРАЕВЕДА Н.В. КИРИЛОВА

Николай Васильевич Кирилов (1860-1921) родился в г. Вышний Волочок Тверской губернии в семье военного фельдшера. В 1878 г. Николай Кирилов  окончил гимназию и поступил в Московский университет, где год учился на физико-математическом факультете, а затем перешел на медицинский. В студенческие годы Кирилов лишился отца, а с ним и денежной помощи, познал нужду, вследствие чего заболел туберкулезом. Помощь пришла от профессоров А.П. Богданова и Н.В. Склифософского, выхлопотавших ему стипендию. Их поддержка позволила Кирилову окончить медицинский факультет, получить степень лекаря, а заодно и назначение в г. Климовичи Могилевской губернии (1). Почти одновременно с назначением на должность, в 1883 г., Кирилов стал хлопотать о переводе его в Сибирь. Он был движим романтическим стремлением, а также надеялся изыскать там средства на жизнь, чтобы в дальнейшем  полностью посвятить себя науке. Поздней осенью 1884 г., получив новое назначение, Кирилов с женой преодолел на лошадях более 6 тыс. верст и прибыл в окружной городок Баргузин (2). С тех пор начался период жизни Кирилова в Забайкалье. Кроме с. Уро, вблизи г. Баргузин, ему суждено было трудиться окружным врачом в Верхнеудинске, Петровском Заводе, Чите. В 1896 г. Кирилов покидает Нерчинск, последнее место службы в Забайкальской области Иркутской губернии, и переезжает на остров Сахалин. Позади остались 12 трудных лет, запомнившихся неустроенностью, постоянными разъездами, которые скрашивала разве что свойственная его натуре увлеченность естествознанием и этнографией. Кирилов собрал материалы о крае, различные коллекции. Одна коллекция лекарственных трав состояла из 1 401 наименования. Все эти годы он занимался популяризаторской деятельностью по гигиене человека, выступал с докладами по другим вопросам. Им был опубликован цикл статей, касающихся природопользования и медицины. Наблюдение за традициями бурятского народа привело к тому, что Кирилов всю свою жизнь интересовался восточной медициной, культурой и религией тибетцев, монголов, маньчжурцев, китайцев и японцев.

Последующий переезд Н.В. Кирилова к Великому океану навсегда связал его с Дальневосточным краем. Здесь начался новый период его жизни. Довелось ему бывать помимо Монголии в Маньчжурии и Китае, Гонконге и Сайгоне. Через Англию он выезжал в Америку, оттуда на Аляску и Чукотский полуостров. Несколько раз Кирилов ездил в Японию. Отовсюду он привозил дневниковые записи и богатый этнографический материал. Собранные им коллекции предметов материальной культуры и искусства сейчас находятся в Музее этнографии им. Миклухо-Маклая в Санкт-Петербурге, в краеведческом и художественном музеях Иркутска, в Читинском музее. Личный архив Кирилова оказался разрозненным после его трагической гибели в Благовещенске. Что-то хранил у себя его друг В.К. Арсеньев, впоследствии известный ученый-путешественник. Часть архива Н.В. Кирилова В.К. Арсеньев передал обществу врачей Южно-Уссурийского края и в Читинский музей (3). Некоторые бумаги отца оставались у дочери Кирилова, Юлии Николаевны, чей след затерялся после ее замужества в 1930-е гг. Большая часть личного архива Кирилова хранится в Государственном архиве Читинской области (ГАЧО), другая его часть, 58 единиц хранения, имеется в Государственном архиве Иркутской области (ГАИО). Все эти рукописные и печатные документальные источники помогают исследователям лучше узнать незаурядную личность, оставившую много полезного и доброго в истории.

 Одна рукопись врача-краеведа Кирилова из его личного фонда, хранящегося в ГАИО, привлекла особенное внимание автора настоящей статьи. Название рукописи: «Поездка на Хоккайдо (Матемая) – Япония». На обложке рукописи, ниже ее названия, дана ремарка: «Отара, Хакодате, история Эдзо, Саппоро. Население острова, занятие его. Итоги рыбопромышленности Японии вообще и Хоккайдо в частности. Ввоз рыбы с Сахалина. Значение Хакодате, как русской фактории». Рукопись Кирилова (размером 35,4 х 22 см) состоит из 12 листов, записанных черными чернилами с обеих сторон с правками и дополнениями. В конце текста указано: «30 декабря 1897 г. (дата окончания ведения путевого дневника), П[ост] Корсаковский» (4). Обращаясь к рукописи, сразу сделаем пояснения. Второй по величине северный остров Японии – Хоккайдо – имел разные названия: Матемая, по-японски правильнее Мацумая, устаревшее название острова, позже – Эдзо, с 1869 г. – Хоккайдо.

Живя на острове Сахалин, Кирилов собирал о нем материалы, но его интересовал и соседний с ним остров Хоккайдо. Он сделал несколько публикаций о Сахалине, а о результатах поездки на Хоккайдо написал статью в 1898 г., увидевшую свет в следующем году в сокращенном варианте. А между тем рукопись Кирилова содержит любопытные сведения, подмеченные наблюдательным врачом с хорошими задатками этнографа. Некоторые особенности жизни на Хоккайдо произвели на Кирилова сильное положительное впечатление. Они существенно разнились с тем, что он видел, живя на Сахалине. Отдельные эпизоды, описанные врачом-путешественником, не утратили своей значимости по сию пору. Текст, даже в его черновом варианте, полон живого восприятия увиденного, сразу или чуть позже в него внесены пометы, тематические обобщения и хронологические таблицы, касающиеся промышленной добычи морепродуктов.

Знакомясь с текстом рукописи, узнаешь, что Кирилов был в Японии в начале лета 1897 г. Еще не сойдя на японский берег в громадной гавани Отара, он записал: «Середина июня, в воздухе кажется теплее, мягче, чем в Корсаковском, – но может быть, это случайность: утро вышло без тумана при слегка облачном небе, – когда стало светлее, явно обозначился на вершине гор, за городом, не стаявший зимний снег» (5). Кирилов посетил остров Хоккайдо при правлении императора Муцухито, в годы Мэйдзи (1868-1911). Тогда в стране происходили существенные преобразования. Япония укрепила свои позиции в Корее и Китае. В сжатые сроки из отсталой страны с замкнутой кустарной промышленностью и жизнедеятельностью она превратилась в сильнейшую империалистическую державу в Тихоокеанском регионе. Японцы начали приобщаться к мировой цивилизации и обратили свои взоры к Европе и Америке. В 1889 г. была принята японская конституция. В 1890 г. под давлением буржуазии стал действовать парламент по прусскому образцу, произведена реорганизация армии по подобию французской армии. В области культуры японцы приобщались к мировой литературе, в том числе увлеклись русскими писателями. Они впервые познакомились с классической музыкой и признали в П.И. Чайковском «своего» композитора, так запала им в душу его музыка. Сегодня в стране музыкальную грамоту в школах преподают по образцам русской народной музыки.

Итак, с приходом навигации и наступлением лета 1897 г. врач Н.В. Кирилов сел на японский почтовый пароход, стоявший у причала в посту Корсаковский, чтобы плыть в страну, к которой питал дружеские чувства. Пароход отчалил от русского берега в 2 часа ночи, с рассветом прошел «камень опасности» близ Крильонского утеса в проливе Лаперуза, а к 9 часам утра был уже в японских территориальных водах и шел вдоль мыса Соя, крайней северной точки Японии острова Мацумая, т. е. Хоккайдо (у Кирилова: «проходили близ Сои, деревушки на северном мысе Матемая»).

Позади в южной оконечности Сахалина остались пост Корсаковский и его округ. В Корсаковском находились резиденция представителей гражданского и военного управления в лице окружного начальника, начальника местной команды, мирового судьи, императорского японского консула с двумя секретарями, окружного врача, врача окружной лечебницы и местного лазарета, чиновника государственного контроля, акушерки, начальника почтово-телеграфной конторы с помощником и тремя телеграфистами, учительницы детского приюта ссыльнопоселенцев, девяти чиновников полицейского управления и тюрьмы, двух офицеров местной команды, смотрителя поселенцев и настоятеля тюремной церкви, это все те, кто занимал основные должности (6). Будучи административным центром, пост Корсаковский считался главным пунктом промышленности и торговли округа. Его немногочисленное население размещалось в небольшом количестве домов, среди которых выделялись разве что административные здания, тюремные помещения да японское консульство с торговыми лавками и ряды складских помещений, в том числе продовольственный интендантский склад. Основная  жизнь Корсаковского была сосредоточена у морского причала. Через него была налажена связь с внешним миром, прерываемая на два-три месяца в году, в период ледостава. Как только теплое течение в конце марта разгоняло лед, так кончалась изоляция населения, томимого тягостным ожиданием перемен и свежих новостей. Все приходило в движение с появлением первых кораблей на горизонте. На рейде становились японские пароходы, парусные шхуны и джонки. Их экипажи состояли главным образом из рыбаков, спешивших получить в посту Корсаковский промысловые удостоверения, позволявшие им рыбную ловлю в российских территориальных водах. Вслед за японскими рыбаками приходил пароход Доброфлота «Ярославль» с тюремным грузом и новым контингентом сахалинского населения. Сюда регулярно заходили пароходы почтово-пассажирского рейсов Общества восточно-китайской железной дороги, японской коммерческой компании и корабли русского и английского военных флотов, беря здесь запасы угля (7).

Острова Сахалин и Хоккайдо, как и 21 остров Курильской гряды, составляют географическое и историческое целое. Никому не приходит в голову это оспаривать. Но среди русских и японцев бытует взаимоисключающее мнение на право  выверить хронологию, указывающую на первооткрывателей Сахалина и Курил. Сейчас почти не упоминается имя голландца Мартина де Фриза, первого европейца, вступившего на Курилы и южную часть Сахалина в 1643 г. Хотя после открытия им этой земли еще 100 лет эти острова числились на европейских картах как владения Нидерландов (8). Не увлекаясь подробностями фактических изысканий на этот счет, напомним лишь забытые исторические сведения. В действительности эти части суши среди океана являлись землями айнов, народа немонголоидной расы, проблему этногенеза которого уже свыше 100 лет пытаются разрешить ученые мира. Будучи самостоятельным этносом, айны имели свою культуру, насчитывавшую не одну тысячу лет, и владели  языком, на котором  не говорил более никто в мире (9). Они проживали на Камчатке, Курилах, на японских островах, включая Хоккайдо и Сахалин. Здесь еще в конце ХIХ в. Кирилов встречал последних представителей айнов. О них он напишет статью «Айны на Сахалине», опубликованную в «Сахалинском календаре» (1899); тогда же о них ему писал один русский исследователь этого народа. Айнов сегодня осталось мало, даже на Хоккайдо. Абсолютно безобидный народ, наделенный миролюбивым нравом и прекрасными душевными качествами, о чем писали Д. Позднеев, Б. Полевой, даже А.П. Чехов («Остров Сахалин», 1895), подвергался колониальной экспансии, как со стороны русских в XVII-XVIII вв., так и японцев с древнейших времен.

Существует возможность проиллюстрировать сказанное по японским  изобразительным источникам. В Иркутском областном художественном музее имеется японская фарфоровая вазочка (часть сохранившегося сервиза из 20 предметов), производства Кутани, префектура Исикава (1880-е гг.) мастера Накамура (10). На ней есть иероглифическая надпись: «Жена императора Киммэй (правил в 539-571 гг. – А. Ш.) была послана мужем с карательной экспедицией против варваров…». Под варварами подразумевались айны – коренные жители японских островов*. На континенте айнов преследовали сибирские и центральноазиатские племена, на Курилах – русские, на Мацумая (т. е. на острове Хоккайдо) – японцы. В южной части Хоккайдо (полуостров Осима) находились земли феодального клана Мацумаэ, отвоевавшего их у айнов в XII-XIII вв. и наладившего здесь неофициально «свой порядок». Любое выступление айнов против вассальства подавлялось, а в 1669 г. вовсе началось выступление против них самураев. За самураями шли колонисты. Постепенно побережье Хоккайдо заселялись японцами. Официально остров стал относиться к Японии лишь незадолго до приезда туда Н.В. Кирилова. Японский историк Куноеси писал: «Эдзо в XVIII в. и даже в первой половине XIX в. не считался составной частью империи» (11). Незаслуженная жестокость колонизаторов по отношению к айнам сопоставима с насильственным подчинением индейцев Америки испанскими конкистадорами. Именно от айнов остались названия Курильских островов. Однажды в XIX в. японская дипломатическая миссия, будучи в Санкт-Петербурге, в числе других вопросов пыталась решить и вопрос о Курилах. Просьбу принимающей стороны написать иероглифами названия оспариваемых островов японцы выполнить не сумели, а написали лишь азбукой каной, как пишут по сию пору слова иностранного происхождения.

…Тем временем за какие-то семь часов было преодолено расстояние, отделяющее два государства и два острова. И вот Отара – закрытый еще для иностранных судов порт. Однако Н.В. Кирилов договорился с капитаном, и тот любезно согласился познакомить его с городом. Капитан японского парохода знал о том, что его пассажир направлялся специально в Японию и какую важную роль имел город в сношениях с Сахалином. Первое, на что обратил внимание Н.В. Кирилов, сойдя на японский берег, это гранитная набережная, протянувшаяся чуть ли не на версту. Его поразила пестрота одежды портовых рабочих, лодочников, комиссионеров, указывавшая эмблемами на принадлежность к той или иной фирме, компании и даже роду. Кирилов находил в лицах «разряженных» людей обилие антропологических типов: «вот видны элементы чисто монголо-бурятского овала лица, вот волосатые лица (по-видимому, айны – народ, отличающийся сильной волосатостью. – А. Ш.), вот тюрки – тонколицые тунгусы», другие лица, схожие, по его мнению, с лицами народов Сибири. Видно было, как одежда их, богатая узорами, красочная и ладная, поразительно сочеталась по цвету, орнаменту с окружающей природой.

Так однажды удивился В.В. Розанов, долго не выезжавший из родного отечества и вдруг в 1899 г. решивший посмотреть на немцев и поехать в Ригу. На привокзальной площади города писатель остолбенел, увидев всех извозчиков в мундирах (форме). Ему казалось необычным видеть их в таком строгом обличье. Мысленно проводя сопоставление – азиату халат, русскому армяк, латышу или немцу его форма, каждому свое и все к лицу, «форма есть изобретение самих извозчиков» – делает вывод В.В. Розанов (12). Попробуйте поменять национальную одежду разных народов, и что с этого станет?! Исчезнет национальная особенность. Опять нужно будет привыкать, чтобы неестественное сделалось обыденным, соответствовало менталитету нации. Хотя привыкли же разные народы, надев европейского покроя костюмы. Те же японцы так поступили. К примеру, они надели военную форму европейского образца. Вот, сам император Муцухито изображен на старой цветной литографии 1889 г. в мундире с эполетами, придерживающий левой рукой эфес шашки, а не самурайский меч (13). Но как-то не сидит на императоре-победителе (корейской, китайской, позже русской кампании) военная форма с «чужого плеча». Кажется, форма сама по себе, а человек, сделавшийся символом нации, чьим именем народ свергнул сегунат (военное правительство – бакуфу. – А. Ш.), сам по себе. Его фигура смотрится как-то особенно неестественно на фоне тяжелой, не по-японски повешенной портьеры. Прав был В.В. Розанов, когда описывал случай с японцем, ставшим христианином, а потом офицером русской армии. Переодетый в европейца японец теряет связь со своей природой, ее цветовым ландшафтным или интерьерным фоном. «То же было бы с европейцем в императорском Риме, с русским – в Афинах» (14).

…Когда Кирилов стал прогуливаться по улицам г. Отара, он повсюду встречал продавцов с готовой пищей, лавочников со всевозможными съестными припасами и товарами. «Во многих лавочках идет и работа, где плетут корзины, где шьют, где столяры готовят оригинальную японскую обувь на деревянных подошвах с высокими подставками (японская национальная обувь – гэта. – А. Ш.). Крайнее разнообразие предметов торговли в одной и той же лавке не поражает, но сами лавки чередуются по составу удивительно неожиданно. Только что вы прошли мимо бумажной торговли, открывается овощная, затем [швейная?] – с двумя скамейками, застланными байковыми красочными одеялами». Тут же, спасаясь от жары, «один посетитель глотает лед, другие выпивают пиво известного завода в Саппоро, третьи пьют вино из Токио (по 25 коп. бутылка); далее идет продажа газового платья, за ней типография, опять «зеленая» (видимо, овощная. – А. Ш.), рыбная; а напротив вы видите также ряд магазинов: часовой, книжный, аптека, зонтичная, булочная, парикмахерская и так без конца» (15). Торговля в Японии велась свободно, без всяких промысловых свидетельств или иной регламентации, ничего не мешало развитию капиталистических отношений, лишь конкуренция и качество являлись основным критерием во взаимоотношениях покупателя и продавца.    

Кирилов обратил внимание на то, что все дети школьного возраста учились. В Отаре быстро росло население, в 1875 г. насчитывалось 5 400 жителей, а к концу века – 25 тыс. На них приходилось 18 детских учебных заведений, обставленных европейской школьной мебелью. Дети носили форму западного фасона, утвержденную Законом об образовании 1872 г.

В Отаре конца XIX в. русский человек хорошо видел, как благотворно действовали на японцев широта «европейского знания, как мирятся они с устоями старины, переходящими в разряд безмерных переживаний» (16). Недаром в годы Мэйдзи правительство выдвинуло лозунг: «Европейская технология, японский дух».

Кирилов отмечал, что в книжных лавках и магазинах было множество иллюстрированных учебников в изящных китайских переплетах, насыщенных содержательным полезным материалом. Там же имелась всевозможная справочная литература. Встречались даже русско-японские словари, литература на европейских языках. Путешествуя по Монголии, Маньчжурии, Китаю, Кирилов часто сталкивался с предрассудками местных жителей, избегавших  фотографироваться, так как это, по их мнению, могло причинить им вред. В Японии представлялась совсем иная ситуация. Здесь не составляло труда сделать тот или иной снимок. В книжной лавочке мог встретиться фотограф. Не обязательно даже было носить с собой фотоаппарат. Тут же можно было купить различные виды местности и достопримечательностей района. В любой деревушке, даже самой захудалой, любезно позировали и снимали виды живописной природы. Путешественнику предлагались альбомы, где были запечатлены разные типы японского населения, характеризующие их этнографические особенности и виды традиционных ремесел и прочих занятий. Иллюстративные материалы и пояснительный текст к ним были доступны по цене простым людям и служили  своеобразной энциклопедией по изучению истории своей родины. 

Наряду с элементами технологического прогресса, например с рельсовым путем, проложенным исключительно японскими инженерами над домами, резко контрастирующим с булыжной мостовой, по которой сновали двухколесные экипажи с людьми – возницами (джинерикшами) – профессионалами, а также подрабатывавшими таким образом студентами, Кирилов отмечал традиционный театр. Он представлял собой деревянное здание на тысячу мест. Кирилов не называет, в каком именно театре шел спектакль, на который его завели. Ведь в Японии встречается несколько разновидностей сценического искусства. По всей видимости, Кирилов был в театре кабуки. Он до сих пор считается более демократичным, в отличие от театра ноо (ноогаку), где преобладает аристократическая церемонность. Кирилов отметил, что спектакли в театре ставили ежедневно. Они шли с 9 утра и до 6-8 часов вечера, что отвечало устоявшимся со времени позднего средневековья правилам. В XIX в. театр кабуки считался простонародным, хотя пьесы писались профессиональными драматургами часто на исторические темы. Поэтому сцены спектакля были полны красок и движения. Такому человеку, как Кирилов, впервые попавшему на спектакль кабуки, казалось странным все то, что происходило на сцене: «Исторические сюжеты оставляются все более на долю простых балаганов, где разыгрывают комедии и драмы рядом с акробатическими упражнениями и сеансами фокусников» (17). Кирилов сравнивал увиденное частью с пьесами Аристофана, частью – Шекспира, но его сопоставление получилось каким-то недостаточно убедительным. Надо было хорошо разбираться в восточном театре, чтобы иметь возможность с чем-то сравнивать. Кабуки – театр синтетический, актер в нем помимо игры должен уметь танцевать, владеть навыками фехтования, пантомимы, декламировать, петь, в том числе гортанным голосом, проделывать акробатические трюки. Все сцены спектакля дополнялись музыкой, шумовыми эффектами, гидаю – певцом-сказителем, и многим другим непривычным европейцу. И все это длилось в течение всего светового дня, при полном аншлаге. Как тут было не удивиться увиденному?! 

По выходе из театра Кирилов обратил внимание на полисмена в форме, напоминающей прусский мундир. Кирилов заметил, что тот был чрезвычайно предупредителен. Сопровождающий врача проводник разъяснил, что назначение японского полицейского по обыкновению оказывать помощь публике на улицах, а не пугать ее. Хотя он и был наделен карательными функциями, однако последнее применялось им крайне редко. Само общество обладало этикой поведения и достаточной степенью порядочности, а полицейские подбирались с учетом индивидуальных качеств на основе жестких требований.

Хоккайдо, где путешествовал русский врач, был на особом учете у полиции, так как был заселен бывшими каторжниками, за которыми велся строгий надзор. Здесь нужно сделать пояснение. Каторжанами в Японии могли быть нищие, бездомные, бродяги, ставшие на путь преступления. Часто каторжанами оказывались буракумины – парии, последнее звено рабочего класса. К ним примыкали представители малочисленного народа – айнов, ушедшего с Курил на Хоккайдо. Будучи низкооплачиваемыми, находясь на низших ступенях социальной и политической регламентации, буракумины организовывали массовые выступления, «рисовые бунты» (18). Таким образом в последней четверти XIX в. –в первые десятилетия XX в. буракумины пытались обратить внимание местной власти на свое жалкое положение. К ним добропорядочные японцы относилась с особой предубежденностью.

Полицейские были внимательны к иностранцам, особенно к русским. Вызвано это было тем, что здесь часто появлялись беглые ссыльные с Сахалина, их сильно боялись. Беглые доставляли массу хлопот местным властям. К тому же,  надо полагать, пришлые не всегда соблюдали элементарные нормы поведения, принятые в тамошнем обществе.         

Врач Н.В. Кирилов по долгу службы в каторжной лечебнице постоянно сталкивался с подобной публикой. Он имел возможность наблюдать, как партии каторжан и ссыльнопоселенцев доставлялись на Сахалин водным путем из Одессы. Народ слыл бывалым, многие прибывали с семьями. Людей мыли, дезинфекцировали их вещи, затем всех размещали на некоторое время в изоляторе. Потом шло их  распределение, кого в каторжную тюрьму, кого на поселение, а слабых врач направлял в каторжную лечебницу. При Н.В. Кирилове Александровская каторжная лечебница отличалась неписаным независимым духом. Пожалуй, такие тюремные лечебницы нельзя было сыскать во всем русском Приморье. Вновь назначенный в лечебницу классный фельдшер коллежский регистратор Павел Трофимович Литвинцев был несказанно удивлен царившим там порядком. Больным, находившимся в лазарете, позволялось многое из того, что, по его мнению, не должно было иметь место в лечебном учреждении, так как противоречило правилам. В первый же день Литвинцев обратил внимание на то, что «…по коридору и палатам с закуренными папиросками взад и вперед расхаживали больные: некоторые из них навеселе тянули какую-то арестантскую песню, налево у печки с разною бранью, больной, прижав к стенке за горло другого, требовал возвратить правильно проигранных денег; вечером в довершении всего появились девки, лазарет еще больше оживился» (19). Когда фельдшер попытался запретить одному больному курить в помещении, тот невозмутимо ответил: «…у нас все можно». Вскоре выяснилось, что врач Кирилов разрешал больным курить. Вольности наблюдались и в другом. При Кирилове аптекой заведовал ротный фельдшер Наумов, человек простой и доверчивый. Его помощница политическая ссыльная Людмила Волкенштейн доставляла с квартиры Н.В. Кирилова в лазарет разные газеты: «Восточное обозрение», «Одесский листок», другую печатную продукцию, в том числе ту, где критиковалось местное сахалинское начальство. Она делала это без особых опасений. Газеты коллективно читались и обсуждались как больными, так и всей каторгой. Знавшие о таких вольностях умалчивали о них, держали про запас. Лишь при случае писали докладную записку, например, на имя начальника Корсаковского округа (20).

Казалось, Кирилов не отказывал в приеме в лазарет никому. Люди об этом знали, просились к нему. Он их брал даже тогда, когда свободных мест не было. Коллеги Кирилова сетовали на сложившиеся в лечебнице правила, когда хоть под койку, но нужно было разместить вновь поступивших. Многие ссыльные были признательны Кирилову. Одних он вылечил и выходил, других спас от наказания или гнусного тюремного режима, поместив на время в лазарет. При приеме сюда  ссыльных поселенцев Кирилов по обыкновению спрашивал, получают ли те продуктовый паек. Если выяснялось, что тем по какой-либо причине в пайке отказано, то делал все возможное, чтобы люди были обеспечены питанием.

Кирилову были памятны первые месяцы проживания на острове в 1896 г. Тогда в ноябре он присутствовал на заседании попечительского совета Корсаковского детского приюта. На заседании речь велась о детях ссыльнопоселенцев. Был поднят вопрос о прекращении выдачи так называемых кормовых денег на детей. Выступил член совета начальник тюрьмы Меркушев. Он справедливо отметил, что прибывавшие на Сахалин ссыльные поселенцы, многие из которых были с семьями, состоявшими из нескольких детей, первое время не имели средств к существованию. В таких условиях выдача денег на детей имела для них и для семьи в целом большое значение. За намерением отказать вновь прибывшим детям в денежной помощи скрывалось желание администрации острова заставить их родителей проявлять инициативу и быстрее настраиваться на ведения своего хозяйства. Наблюдение показывало, что расторопные семьи быстро обзаводились на новом месте домашним скотом. Их дети жили в тепле, были одеты и сыты, обучались в ближайших школах или в пансионе, подобном Корсаковскому. Конечно, встречались нерадивые родители, но их было не так уж много. Дети таких родителей нуждались в гуманном отношении и в приюте.

В условиях острова Сахалин складывалась парадоксальная ситуация. Здесь постоянно недоставало специалистов и местные власти обращались к услугам каторжан. Даже отдельные члены попечительского совета имели прислугу, учителей, воспитателей своих детей из числа каторжан. Большинство людей, прошедших каторгу, сумели сохранить в себе нравственное начало, поэтому им без опасения вверяли детей (21). Жизнь на Сахалине для ссыльнопоселенцев, особенно тех, кто не желал здесь обустраиваться, состояла в ежедневном поиске средств к существованию. Нередко с острова совершались побеги, чаще группами. К примеру, в мае 1894 г. пятеро ссыльных бежали из Корсаковского. Через месяц у д. Шяри, что в районе Китами на Хоккайдо, японцы задержали выброшенных на берег пятерых иностранцев, выдававших себя за персов. Один из задержанных назвал себя Оглы Гасан Али-Рофа. При тщательном допросе и по некоторым характерным признакам в иностранцах признали подданных России. Японцы связались с русским вице-консулом, который вынужден был организовывать их отправку на Сахалин. Уже в Корсаковском в одном  из «иностранцев» признали беглого Оглы Мешиди-Гимишь Ахмеда. В июле следующего года этого ссыльного каторжанина с напарником вновь задержали в Японии (22). Так что опасения японцев по поводу русских каторжан были обоснованными…

…Между тем Кирилов с сопровождавшим его японцем дошли до гостиницы «Кацута», где часто останавливались капитаны рыболовецких судов, промышлявших у берегов Сахалина. Гостиница поражала своей чистотой, ухоженностью, обилием цветов. Посетитель должен был у входа сменить свою обувь на тут же поданные соломенные «туфли». Многим европейцам не нравилась подобная процедура. Писатель И.А. Гончаров, оказавшись с русским посольством Е.В. Путятина в Японии в 1853 г., описал придуманный ими способ, позволивший, с одной стороны, соблюсти этикет, с другой стороны, самим остаться натурами независимыми. Моряки сшили легкие коленкоровые «башмаки» и надевали их сверх сапог перед тем как войти в японское жилище (23).

Кирилова завели в номер пообедать. Далее слово документу: «Комната оказывается лишь с одной капитальной стеной справа от входа; в этой стене, оштукатуренной под орех, устроена ниша, по одну сторону которой со вкусом вделана колонка (колонна. – А. Ш.) из мачты затонувшей когда-то шхуны; в глубине ниши, на стене, рисунок в японском стиле, а над «фреском» (Кирилов почему-то рисунок называет фреской, которая применялась в монументальном изобразительном искусстве и японцами не использовалась. – А. Ш.) надпись, содержащая приветствие гостю, в стихах. В нише же имеется полка и изящный пристенный шкапик, а рядом с ним оригинальная вешалка. Слева против входа [дверь, которая] состоит из скользящих стеклянных ширм; раздвинув их, выходим на внутренний балкончик, обращенный во дворик; среди этого двора устроены горки, клумбы, расставлены горшки с растениями, столбы с аквариумами, рассажены деревья: просто садик в миниатюре. Две другие стены представляются составными ширмами, одна из которых выходит в коридор, а другая в следующий номер. Никаких замков у ширм или дверей нет – без запору оставляют вещи, спят, - но никогда не бывает никакой пропажи или беспокойства. Близ ширмы стоит лакированный ясеневый пень с выдолбленной сердцевиной, а воду [кипятят] в золе [на] раскаленных углях; сверху пепел обит горизонтальной плоскостью с ровными частыми зубцами; над этим шахматным рельефным узором стоит таганчик (круглый железный обруч на ножках или треножник, под ним разводят огонь. – А. Ш.). Подле пня стоит маленькая красивая скамеечка (японский столик цукуэ. – А. Ш.), заменяющая письменный столик, а на ней чернильница с тушью, перо-кисть с водой, почтовая бумага и бланки для телеграмм. Мы садимся прямо на пол на клеенчатые подушки с каким-то карикатурным рисунком. Приведшая нас прислуга также садится на пол, чтоб получить приказание, не будучи выше гостей. Этот остаток недавнего рабского этикета не совсем мирится со всеми прочими европейскими нововведениями; странно как-то видеть тут опускающуюся электрическую лампу, – на день привязываемую к стене, – кнопку электрического звонка – на несколько вершков от полу. Через минуту вносит горничная чайный столик с принадлежностями; чайник металлический с рельефным интересным рисунком ставится на треножник на гофрированном пеплом пне, – деревянным гребнем при этом открывается красный уголь, – и кипяток к услугам вашим в течение целого часа, хотя бы это было среди зимы в северных широтах; на столике на соломенной плетеной подставке находится… чайничек с зеленым японским чаем, в него наливает прислужница кипяток и тот час же наливает в маленькие чашечки ароматного чаю; сахар при этом не употребляется, а подается сладкое печенье из гороховой (бобовой) муки. Через некоторое время другая прислужница вносит новую скамейку – обеденный столик – и темный барабан. Сев на пол, сделав поклон, она открывает чашечки с готовыми яствами – бульоном, рыбою, соями, – в одну из пустых чашек накладывает из барабана горячего мягкого рассыпчатого рису и подает на крышке. Покончив с предложенными блюдами при помощи палочек-вилок, мы по японскому рациональному порядку запиваем еще чаем, берем зубочистки из ящичка около чернильницы, полощем чаем рот, для чего плевательницей служит небольшая цилиндрическая колонка из бамбука, вытираемся салфеткой из японской шелковой бумаги, которую кидаем в ту же плевательницу, – и все же остаемся на первый раз голодными. Тогда мы получаем сведения, что здесь поблизости имеется и европейский ресторан, из которого могут быстро принести порцию бифштекса с европейским же прибором. Японцы вовсе не вегетарианцы, хотя они питаются все рисом, но он заменяет наш хлеб; белковой же пищи – рыбы, ракушек – расходует Япония внушительное количество; скорее на растительной пище существует наш народ, употребляющий хлеб, капусту, картофель. И английский стол у них вошел в большое обыкновение; только пользуются им в ресторане, а не в частных домах за недостатком приспособлений в их кухнях. Так и в гостинице Кацута, имеющей телефон, могущей дать вмиг любую справку о времени выхода пароходов, или исполнить поручение… нет европейской кухонной плиты. Спят в гостинице прямо на полу, который всегда застлан чистыми соломенными коврами (татами. – А. Ш.); к ночи вносят перину, кладут поверх ее несколько ватных стеганых одеял, затем простыню, байковое и пуховое или ватное одеяло; последним укрываются даже летом, несмотря на толщину его, достигающую двух вершков. Под голову дается подушка-валик, надутая воздухом и подпирающая затылок. Нельзя похвалить, что на день все постельные принадлежности собираются из номеров и складываются в одну общую кучу, хотя японцы и весьма чистоплотны и скоро введут в широкое употребление гуддаперчевые матрацы, с набивкой морской травой. Ход в ватер-клазет (яп. «бэндзё». – А. Ш.) легко найти, подле него заметна электрическая лампочка; при входе в особых сенцах необходимо оставить свою комнатную обувь и зацепить на ноги деревянные сандалии, в которых и входишь в указанное место; выйдя оттуда, не забыть подойти к особому крану с водой, чтоб умыть руки. Перед вечером все принимают ванну. К сожалению, в горячую воду, с температурой которой мирятся авторитетные врачи, должны лезть посетители один за другим: еще не устроено приспособление для быстрой смены воды и запасания ее в большом количестве.

Перед выходом из гостиницы я предлагаю потребовать счет. Собеседник мой забывает о существовании звонка и, отодвинув дверь, хлопает в ладоши раза три. На его аплодисменты, служившие еще недавно общеупотребительным призывным знаком, – с нескольких концов гостиницы послышался странный протяжный женский крик и за ним быстрое шлепанье туфель. Явились служанки и, выполнив на корточках церемонию приветствий, выслушали приказание; несмотря на привычное коленопреклонение, их глаза выражают искреннее любопытство, живость темперамента, какую-то грусть, – но в них не видно и доли низкого искательства и слащавой угодливости; заметно даже некоторое отсутствие лакейской городской выправки и в движениях чувствуется деревенская выдержанность и патриархальность; очевидно, по долгу девушки не служат и из этого занятия не создают себе профессии. Вообще к служанкам хозяева относятся как к своим детям, – и это – безусловно честные девушки, не злоупотребляющие доверием, им оказываемым. Цены в гостиницах для японцев, конечно, удивительно низки: номер с завтраком, обедом, ужином за сутки – 1 йена (наш 1 рубль), при всем описанном комфорте» (24).

Н.В. Кирилов продолжил свое путешествие по острову Хоккайдо. На пароходе он проплыл вдоль более населенных берегов, мимо потерявшего свое прошлое значение г. Мацумая. Ему рассказали, что лет 30 назад здесь проживало до 20 тыс. жителей, после начала реформации Мэйдзи-исин народу поубавилось. Несмотря на то что остров трижды менял название, имя князя (дайме), давшего первоначальное название острову, еще долго оставалось на устах как сахалинцев, так и простых японцев. С годами сам г. Мацумая переименовали в г. Фукуяма. Фамильный феодальный замок клана Мацумая был отдан под школу, и там воспитывалось молодое поколение. Когда скрылись последние башни старой крепости Мацумая, пароход повернул в сторону Сунгарского пролива, ведущего в Хакодамскую бухту.

В портовом городе Хакодате сохранились стены бастиона, гарнизон которого являлся последним оплотом сторонников сегуната, теснимых поборниками реставрации императорской власти при поддержке корабельных орудий стран европейской каолиции. В Японии случилось то, что произошло ранее в Китае, когда там под давлением империалистических держав открылись порты для иностранцев. Тогда же в Хакодате были аккредитованы несколько иностранных консульств, включая русское, и по всей стране активизировались миссионеры разных конфессий.

В результате насильственного «открытия» страны, подписания правительством внешних неравноправных договоров и неудачных действий местных властей в период вхождения в рыночные отношения здесь усилилось народно-патриотическое движение и стало возможным открыто проявлять шовинизм. 

Н.В. Кирилов обратил внимание на все эти стороны японской жизни и выделил положительные аспекты реформации. Он собрал и проработал материалы по социально-экономическим вопросам и цифрами показал рост годовых ассигнований, выделенных правительством на развитие морских портов Хоккайдо, что неминуемо привело к увеличению народонаселения острова. Кроме того, с реформами Мэйдзи в стране впервые появились газеты, а с ними усилился подъем национального самосознания. Являясь выразителем общественного мнения, печать живо отражала самые злободневные проблемы. Так, Н.В. Кирилов отметил, что газеты либерального направления настолько резко нападали на действующего губернатора Хара Яситаро за его медлительность в проведении реформ, что правительство вынуждено было заменить его другим главой, аккредитованным в центре острова в г. Саппоро (25).

В своих путевых заметках по острову Хоккайдо Н.В. Кирилов уделил особое внимание японской рыбной промышленности. Пользуясь сводками статистических отчетов из японских источников, а также сводками поста Корсаковский, он составил  таблицы, позволившие получить данные о рыболовстве с 1886 по 1897 г. Ценным в его исследовании явились не только произведенные им расчеты и обобщения по количеству добычи морепродуктов, в чем Япония выступала мировым лидером, но и описания традиционных способов заготовки рыбы японцами. До сих пор эти сведения остаются актуальными.

В целом в своем путешествии по Хоккайдо Н.В. Кирилов собрал богатый фактический материал, касающийся истории, экономики, народонаселения, этнографии и культуры острова конца XIX в. Со свойственной ему тщательностью он описал отлаженные доброжелательные действия чиновников, служащих, прислуги, с которыми встречался. Кроме того, он отмечал всеобщую грамотность и наличие технологических новшеств, таких как электрическое освещение, телефон, водопровод во всех общественных учреждениях. Все это было присуще японскому обществу уже в XIX в.

Безусловно, рукопись врача-краеведа Н.В. Кирилова является существенным дополнением к общему японоведческому списку работ русскоязычных авторов, поэтому она может быть полезной всем, кто интересуется Японией.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Петряев Е.Д. Николай Васильевич Кирилов – исследователь Забайкалья и Дальнего Востока // Исследователи и литераторы старого Забайкалья. – Чита, 1954. – С. 218-219.

2. Там же. – С. 220. 

3. Там же. – С. 252-253.

4. ГАИО, ф. 294, оп. 1, д. 7, л. 12.

5. Там же, л. 1.

6. Там же, оп. 2, д. 30, л. 23. 

7. Там же, л. 23-24.  

8. Бондаренко О. Неизвестные Курилы. – М., 1992. – С. 12, 267. 

9. Спеваковский А.Б. Духи, оборотни, демоны и божества айнов. – М., 1988. – С. 3-4.

10. Из собрания Иркутского областного художественного музея, инв. № К-294.

11. Файнберг Э.Я. Русско-японские отношения в 1697-1875 гг. – М., 1960. – С. 44.    

12. Розанов В.В. Около церковных стен. – М., 1995. – С. 22.

13. Из собрания Иркутского областного художественного музея.  Литография,  инв. № Г-625.

14. Розанов В.В. Указ. соч. – С. 51.

15. ГАИО, ф. 294, оп. 1, д. 7, л. 2.

16. Там же, л. 3.

17. Там же, л. 3 об.

18. Ханин З.Я. Буракумины – дискриминируемое меньшинство Японии. Исторический очерк 1900-1937 гг. – М., 1989. – С. 84-85.

19. ГАИО, ф. 294, оп. 2, д. 3, л. 4 об.

20. Там же, л. 4-5.

21. Там же, оп. 1, д. 6. л. 1-2.

22. Там же, оп. 2, д. 3, л. 11 об.-12.

23. Гончаров И.А. Фрегат «Паллада». – Л., 1986. – С. 279-281.

24. ГАИО, ф. 294, оп. 1, д. 7, л. 4-4 об.  

            25. Там же, л. 7.  

* Перевод автора статьи.