И.Е. Попов-Вениаминов (свт. Иннокентий) и историк А.П. Щапов из Анги. Проблема «фигуры умолчания» в отечественной историографии ХIХ-ХХI вв.

А.С. Маджаров (Иркутск) 

Но каждому дается проявление Духа на пользу: Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания тем же Духом...

1 Коринфянам 12, 7-8

В отечественной историографии соотносить жизнь и творчество просветителя Русской Америки И.Е. Попова-Вениаминова (свт. Иннокентия) (1797-1879) и историка А.П. Щапова (1831-1876) было не принято.

О каждом из них в отдельности сложилась литература, имеющая свои достижения и скелеты в шкафу. Начало ей было положено в ХIХ в. при жизни этих людей, а последние работы вышли уже в наши дни.

Конечно, исследователи не могли не видеть очевидных сближающих их обстоятельств — совпадения в пространстве и времени русской истории: единого места рождения — Анги (далекой от сто­лиц, что и делает этот факт незаурядным), учебы в одном учебном заведении — Иркутской духовной семинарии, заложившей основы их культуры, личности, последующей связи с Ангой, Иркутском, Петербургом и совпадения их деятельности во времени в русской истории 50-70-е гг. ХIХ в., наконец, всероссийского масштаба их дарований и дел.

Вопрос о появлении в одном небольшом селении людей близко­го корня и большого масштаба, но разных судеб, оставивших заметный, но разный след в истории России, о сравнительном видении ими будущего России, в литературе не появился и не получил осве­щения. Почему?

Отсутствие попыток сравнить судьбы известных ангинцев в отечественной историографии имело объективные предпосылки: свт. Иннокентий и А.П. Щапов разошлись и числились по разным «ве домствам», направлениям. Хотя, как уже говорилось, были пред­посылки и прямо противоположного плана — к их сближению. Но не всегда качество исследования личности и творчества миссионера и историка — каждого в отдельности и путем сравнения их судеб определялось только логикой научного исследования.

В дореволюционной историографии сравнительный анализ мог быть проведен, но этого не случилось. Историки церкви не прибег­ли к нему, потому что данное сравнение выходило за тематические рамки направления: просвещение алеутов на Уналашке и в Ситке, миссионерская служба в Якутии, на Амуре И.Е. Попова-Вениами-нова были далеки от «Истории русского народа» ХVII-ХIХ вв., ко­торую писал А.П. Щапов. Хотя, если посмотреть глубже, в истори­ческой мысли, соприкасающейся с современностью, эта связь была: ведь А.П. Щапов осмыслял исторические истоки того движения на восток, которое в ХIХ в. осуществляли свт. Иннокентий и др.

Сравнение выходило и за идеологические рамки официального направления: волею судеб просветители из Анги оказались на раз­ных полюсах общественного движения конца 50-х - начала 60-х гг. ХIХ в. А.П. Щапов — автор ряда работ о высокой просветительной роли Русской православной церкви в отечественной истории, после событий в Бездне, в начале 60-х гг., резко ее критиковал; cвт. Инно­кентий всю свою жизнь был примером священнослужителя, самоот­верженно работал на духовной ниве, укрепляя авторитет церкви.

По-разному к ним относился митрополит Московский и Коломенский Филарет, что важно для нашей темы. Филарет перепи­сывался с Иннокентием, высоко его ценил, способствовал продви­жению «по службе». Что же касается А.П. Щапова, то и на него митрополит обратил особое внимание. Это случилось после публи­кации «Русского раскола старообрядства...» (1859), в котором ис­торик рассмотрел старообрядческое движение не в русле официаль­ного направления, схоластически как проявление «невежества», а в контексте русской истории как «жизнь народа», приверженного старине. «Русский раскол» А.П. Щапова не понравился Филарету. (Подробнее см.: Маджаров А.С. Афанасий Прокопьевич Щапов: ис­тория жизни (1831-1876) и жизнь «Истории». Иркутск. 2005. С. 41-73, 205-212, 469-473, 487-488.)

После расстрела крестьян в Бездне (12 апреля 1861 г.) (по неполному списку значилось 179 убитых и тяжелораненых) и проведе­ния несанкционированной панихиды по невинно убитым (16 апреля 1861 г.) преподаватель русской истории Казанской духовной ака­демии, что связывало его с Филаретом, и Казанского университета А.П. Щапов, вновь привлек внимание митрополита. Причина повы­шенного интереса к скромной персоне историка заключалась в его поступке — выступлении на упомянутой панихиде с яркой речью в защиту крестьян. За панихидой и речью А.П. Щапова последовало разбирательство, санкционированное Александром II. Филарет, со своей стороны, резко осудил выступление А.П. Щапова.

Две точки зрения на события в Бездне разделила кровь убитых крестьян.

Для официальной историографии этот факт означал невозможность, неприемлемость какого бы то ни было смешения, сопоставле­ния их судеб, ибо сравнение заставило бы задуматься над вопросом о допустимости, обоснованности кровопролития, если обоснованность в этом вопросе вообще возможна, и об ответственности власти, от­давшей приказ стрелять, перед своим народом.

На другом полюсе историографии, в конце 50-х - начале 60-х гг. занятом темой освобождения крестьянства от крепостного права, также не видели эвристического смысла в таком сравнении.

Вопрос не был первоочередным и потому, что до его постановки надо было еще изучить биографии этих людей, установить основные факты, без которых не могло быть углубленного изучения их места в русской истории.

Тем не менее от очевидного сравнения биографы не уходили. Для доказательства достаточно сослаться на основные историографические источники.

На первых порах сопоставление этих людей в историографии возникало не из теоретических потребностей углубления представ­лений об особенностях умственного и духовного движения в России или из задачи преодоления идеологических ограничений, а из про­стого житейского факта, который невозможно игнорировать, из их рождения в одном удаленном от столиц селе Анга.

В биографии А.П. Щапова, написанной Н.Я. Аристовым, однокашником А.П. Щапова по духовной академии, который был близко знаком с предметом своего исследования, о свт. Иннокентии сказано немного. Однако биограф едва ли не с первого слова ставит их рядом, ибо так, рядом они виделись современнику. В самом начале повествования, после ссылки на слова А.П. Щапова о происхождении своего рода, Н.Я. Аристов заметил: «По каким отношениям и связям Щапов доводился родственником недавно умершего московского митрополита Иннокентия — мне не извес­тно» [1].

А в заключительной десятой главе книги сообщал следующее: «Когда в Москву назначен был митрополит Иннокентий, родственник Щапова, в Петербурге не сомневались, что его переместят из Иркутска» [2]. Заметим, что это было при жизни Н.Я. Аристова, который умер в 1882 г.

В 1902 г., в опубликованной речи, приуроченной к двадцатипятилетию со дня смерти А.П. Щапова, Н.Н. Козьмин, ссылаясь на работу А.П. Щапова, писал, что первый предок будущего историка появился в Анге в 1693 г. и от него пошел род Щаповых, а в сноске к этой информации добавил: «Митрополит Московский Иннокентий приходился Щапову сродни» [3].

В биографии А.П. Щапова, принадлежащей перу Г.А. Лучинс-кого, вышедшей в качестве сопроводительного очерка (1908) к трех­томнику трудов А.П. Щапова, о взаимоотношениях митрополита и историка сообщалось следующее. Касаясь намерений А.П. Щапова покинуть Иркутск и переехать в центр для научных исследований, биограф писал: «Несмотря на то, что за него хлопотал родственник — Иннокентий, архиепископ Алеутский, назначенный в 1868 году митрополитом Московским, — ничего не вышло» [4]. Доказательств того, что Иннокентий действительно выполнил просьбу А.П. Щапо­ва — хлопотал о его переводе из Иркутска (решить вопрос, по всей вероятности, мог только царь, а с царем Иннокентий встречался), автор не приводит.

Создавалась и биография митрополита Московского и Коломенско­го. В частности, появилось объемное сочинение И. Барсукова и др. [5].

До революции литература о митрополите и историке развивалась, что свидетельствовало об отношении исследователей и журналистов к ним как к заметным деятелям всероссийского масштаба. Каждый из них был представлен в своей общественной нише. О качестве этой информации и, вместе с тем, косвенно о месте Иннокентия и А.П. Щапова в общественном сознании того времени в частности свидетельствовали содержание и объем включенных в Малый энциклопе­дический словарь Брокгауза и Ефрона (СПб., 1907, 1909) статей об И.Е. Попове-Вениаминове и А.П. Щапове. Малый словарь особенно показателен тем, что выборка информации для него была более жест­кой, отражающей уже сложившуюся в историографии ситуацию.

Иннокентию (И.Е. Вениаминову) (как его именуют в словаре) уделено 12 строк, причем он характеризуется как просветитель але­утов, митрополит Московский [6]. Практически столько же — 15 строк, выделено А.П. Щапову как историку России [7].

Первым и единственным автором, который пошел несколько дальше остальных по пути сравнения деятелей русской истории, выходцев из Анги, был уроженец Иркутска, выпускник Санкт-Петербургского университета (1913), ставший в советское время круп­ным ученым-филологом М.К. Азадовский (1888-1954). Студентом он подавал большие надежды, а впоследствии стал разносторонним специалистом-филологом, историком, этнографом.

Азадовскому пришлось совершать экспедиции на Амур (1913-1914), в места, где доводилось служить Иннокентию, и на Лену (1915), в родные места Иннокентия и А.П. Щапова. В результате этих поездок, в частности, у него вышла небольшая брошюрка «К биографии А.П. Щапова и митрополита Иннокентия. (Неизданное письмо митрополита Иннокентия)» (Пг., 1916).

Побудительным мотивом написания работы о митрополите и ис торике послужили находка в Анге письма Иннокентия и устные све­дения об Иннокентии и А.П. Щапове, почерпнутые из разговоров с очевидцами. По поводу письма Азадовский сообщал следующее: «У одного из дальних родственников митрополита, протоиерея Ильинс­кой церкви в с. Анга о[тца] Александра Кокоулина сохранилось ниг­де до сих пор не напечатанное письмо пр[еподобного] Иннокентия, содержащее любопытные данные как для характеристики отноше­ний митрополита к Щапову, так и для биографии их обоих» [8].

Письмо Иннокентия было адресовано Алексею Попову, доводившемуся Иннокентию племянником, священнику из Анги. Оно было написано 22 марта 1858 г. в Иркутске.

Письмо и комментарии к нему М.К. Азадовского содержали биографические сведения об Иннокентии, а также уникальную ин­формацию от самого Иннокентия о его отношении к А.П. Щапову.

Азадовский был единственным исследователем, который встречался с жителями Анги, еще лично видевшими Иннокентия и А.П. Щапова, способными на основании своего опыта судить о характе­ре взаимоотношений между ними. По этому поводу он писал сле­дующее: «По рассказам современников, которые нам приходилось слышать на их общей родине, Щапов очень ценил и уважал мит­рополита, и в свою очередь последний также благоволил к своему младшему земляку» [9].

Первая из двух подтвержденных на данный момент документально встреч И.Е. Попова-Вениаминова и А.П. Щапова, в ходе которой А.П. Щапов передал через Иннокентия письмо и деньги своему отцу в Ангу, произошла в Казани, на пути следования Инно­кентия из Санкт-Петербурга «на Амур» через Иркутск, в который он прибыл 12 марта 1858 г.

Об этом свидетельствует сам Иннокентий. Особую ценность представляет его собственное мнение об А.П. Щапове, переданное в письме: «От Афанасия Щапова у меня есть письмо до отца его с 5 рублями; более он в то время не мог найти. Этот Щапов весьма хоро­ший человек и отличный бакалавр; он может идти далеко, а главное он по душе своей очень хорош. Он потому теперь не послал денег отцу своему [что] сам был должен и только недавно стал получать настоящее жалование... Письмо пономарю Вашему Прокопию (Про-копий Андреевич Щапов — отец А.П. Щапова. — А. М.) я пошлю по почте или с попутным благонадежным» [10].

Переменилось ли мнение Иннокентия об А.П. Щапове после известной панихиды и последовавшей в 1864 г. отправке историка из Петербурга в Иркутск?

В 1868 г. Иннокентий посетил Иркутск на пути в Москву к новому месту назначения. По словам В. Вагина, если и не очевид­ца, то человека, который имел возможность знать об описываемых событиях из первых уст от самого историка: «Во время пребывания своего в Иркутске, Иннокентий относился к Щаповым очень благо­склонно, был у них в гостях, обещал хлопотать за них. Щапов по­дал ему докладную записку, в которой объяснял необходимость, для своих научных трудов, жить в одном из городов, богатых научными пособиями и преимущественно в Петербурге. После отъезда Инно­кентия у Щаповых только и было разговора, что о возвращении в Петербург. Но время шло, а возвращения не было» [11].

Об этой встрече Азадовский сообщал, опираясь на Вагина и Аристова. Фактами, проливавшими свет на причины, по которым не последовало желаемого результата, он не располагал и лишь вы­сказал по этому поводу свое предположение: «Видимо владыке не хотелось вмешиваться в щекотливые „политические дела^њ, хотя при своем влиянии он легко мог бы добиться исполнения если не всей просьбы, то хотя бы части ее» [12].

Советские годы породили принципиально иную историографическую ситуацию, иную историческую литературу. В структуре развитой советской историографии воплощались идеологические стереотипы — табу, отличные от стереотипов дореволюционной ис­ториографии (не изжитые и по сей день), которые жестко корректи­ровали воспроизводимую историческую картину. Об этом уже при­ходилось писать: «Становлению реалистической доктрины истории демократической мысли (второй половины ХIХ в. — А. М.) и опре­делению ее места в историографическом процессе препятствовали... стереотипы... в особенности советской историографии.

В частности, революционная мысль подавалась как высшее достижение общественного развития...

Упрощалась концепция народничества, которое, как известно, противостояло марксизму и поэтому... заслуживало лишь осуждения.

История религии и церкви рассматривалась сквозь призму „воинствующего материализма^њ, что вело к искажению их конкретно-исторической роли» [13].

Чтобы не быть голословными, вспомним некоторые реалии историографии советской эпохи.

«Краткий философский словарь» 1939 г., ссылаясь на класси­ков марксизма, характеризовал религию как «[один из видов духовного гнета... (Ленин)] [...нечто противоположное науке (Сталин)]» [14]. В словарях и других изданиях советской эпохи подход к теме в сущности не менялся.

В истории исторической мысли (историографии) закрепился следующий постулат: «Революционная историческая мысль... возвыша­ется над ней (демократической. — А. М.) своей принципиальностью, последовательностью... обоснованием неизбежности и необходимости революционных средств борьбы» [15].

Необходимо напомнить и о том, что наука вообще, а историческая наука в особенности, была бюрократически «построена» по принципу единоначалия. Спорить с краеугольными постулатами классиков о революции, религии, партии и т. д. в то время было, мягко говоря, не продуктивно. А за этими постулатами стояли приоритеты в выборе тем (что можно изучать, а что нельзя), в их трактовке (как изучать). Го­воря несколько утрированно — о религии, церкви — ничего или критически. О революционерах, революционной мысли — пожалуйста, но в рамках концепции классиков марксизма. Не революционеры — подозрительны, поэтому о них особенно писать не стоит и т. д.

Новые «методологические» постулаты определили особенности трактовки биографии сибиряков.

Положительно характеризовать российского деятеля 60-х гг. ХIХ в., в частности А.П. Щапова, стало возможным при условии его сближения или отождествления с революционной идеей, мыс­лью, просветительством, а не народничеством. И многие в этом преуспели. Хотя уже тогда, в 60-70-е гг. ХХ в., наиболее крупные специалисты по истории мысли, действительно знакомые с трудами А.П. Щапова — В.Г. Мирзоев, А.Н. Цамутали и др., определяли его как демократа, но не революционера (см.: Маджаров А.С. Афанасий Прокопьевич Щапов: история жизни (1831-1876) и жизнь «Исто­рии». Иркутск. 2005. С. 379-455).

В итоге историк России А.П. Щапов, хотя и с оговорками — «не понимал марксизма» и пр., но вошел в учебники по русской истории и историографии. А миссионер Иннокентий в советские учебни­ки не вошел.

Церковная деятельность митрополита Московского и Коломенского Иннокентия была не актуальной и не цензурной в силу гос­подствующего в советской историографии принципа «воинствующе­го материализма». И если об Иннокентии и упоминали, то лишь как об ученом.

Во втором издании Большой советской энциклопедии (1951) И.Е. Вениаминов и характеризовался как «русский этнограф и естествоиспытатель». Последнее было правдой, но не всей правдой и, строго говоря, искажало действительность. Ведь на всех этапах своей деятельности: в Русской Америке, в Сибири, в Москве — он был прежде всего деятелем церкви, а уж потом ученым. Но это об­стоятельство фактически замалчивалось. В статье, насчитывающей 48 (!) строк, что само по себе хорошо, его церковной деятельности были посвящены буквально следующие 4 строки: «В 1840 поставлен первым епископом Камчатским, Курильским и Алеутским с име­нем Иннокентий; с 1868 — митрополит Московский. Этот поворот в жизни В[ениаминова] отрицательно сказался на дальнейшем разви­тии его научной деятельности» [16].

И в Советском энциклопедическом словаре (1984) он характеризовался как «русский этнограф и естествоиспытатель». В выде­ленных ему 6 строках о его деятельности в церкви свидетельству ет лишь одно слово: «Будучи миссионером (подчеркнуто мной. — А. М.), изучал алеутов» [17].

Желания сравнить биографии не лишенного с точки зрения марксизма упомянутых «недостатков», но все же «цензурного» А.П. Щапова с «чуждым советской идеологии» просветителем Америки свт. Иннокентием, естественно, не возникало.

Новая эпоха сняла ряд прежних противоречий.

Заметно двинулось вперед замершее в советские годы изучение жизни и деятельности Иннокентия не только как ученого, но прежде всего как деятеля Русской православной церкви [18].

Развивалась и литература об А.П. Щапове.

Писать об А.П. Щапове только в прежнем контексте — о его соотнесенности с движением 60-х гг., отношении к идее революции, уже в начале 90-х гг. ушедшего века означало лишь повторение не­однократно сказанного прежде.

Появились новые вопросы, которые не могли быть поставлены ранее, в контексте марксистской схемы: о специфике А.П. Щапова как мыслителя вне парадигмы революционер — не революционер, о православной подоплеке его позиции, мысли; о структуре базовых ценностей той разновидности демократической мысли, которую он развивал и которая и определяла суть его воззрений, и др. Эти и другие проблемы исследовались в работах 90-х - 2000-х гг. [19].

Повторим вновь лишь один из новых выводов: революция ни­когда не была базовой ценностью исторической концепции А.П. Щапова, такой ценностью в его доктрине был «народ».

Появившиеся в новейшее время возможности издавать книги привели к тому, что наряду с трудами профессионалов стали появляться работы слабые, не соответствующие учебным, научным стандартам, нарушающие авторские права. Эти книги лишены того главного, что всегда, при всех прежних ограничениях, было вектором отечественной исторической литературы — высокой ис­следовательской культуры.

Уже доводилось писать об отсутствии собственной концепции рус­ской историографии, противоречивости, фактических ошибках в учеб­нике по русской историографии под редакцией профессора М.Ю. Лача-евой, в частности, и о разделе работы, посвященном А.П. Щапову.

В учебнике, «рекомендованном министерством для студентов высших учебных заведений», не нашлось места А.Н. Радищеву, де­кабристам, В.Г. Белинскому, Н.А. Добролюбову, зато непрофесси­оналу Н.К Шильдеру уделено десять страниц, а Л.А. Тихомирову — 27 страниц, что уравнивало его с выдающимся С.М. Соловьевым (29 страниц). Идеологические предпочтения такого подбора историков очевидны [20].

Вызывает удивление и «технология» создания некоторых работ, посвященных свт. Иннокентию.

Профессиональное изучение жизни и деятельности Иннокентия с целью ее нового прочтения (вспомним, что в работе И. Барсукова, ко­торую в этом случае нужно было бы превзойти, если не количествен­но, так качественно, свыше 700 [!] стр.) требует многолетних усилий. Ведь для этого, помимо общих и специальных исторических знаний, нужно работать с историческими источниками: выявить, изучить ма­териалы многих архивов, в которых они могли отложиться, во всех городах его пребывания (Иркутск, Уналашка, Ситка, Санкт-Петер­бург, Москва, Якутск, Благовещенск и др.), думать над концепцией эпохи и личности. Так пишут книги профессиональные историки.

Возможен и более простой «писательский», но вполне легальный вариант: взять уже изданные работы об Иннокентии, его труды и пе­ресказать их своими словами, обязательно ссылаясь на используемые книги, чтобы не нарушать авторских прав и чтобы было понятно, что книга не содержит ничего нового, а лишь пересказывает известное.

Автор книги «Просветитель Сибири и Америки. Жизнеописа­ние святителя Иннокентия, митрополита Московского и Коломен­ского» (Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2007) Л.М. Анисов, представленный в аннотации как «писатель-историк», раскрывает не все источники своего труда.

Он не упоминает о главном из них — источнике, который лег в основание его книги, — «Очерке жизни и апостольских трудов Иннокентия митрополита Московского» (М., 1886), который является последовательно изложенной историей жизни и деятельности Иннокентия (108 страниц). Очерк был подготовлен Отделом рас­пространения духовно-нравственных книг с примечанием: «При со­ставлении сего очерка жизни и апостольских трудов Иннокентия, м[итрополита] М[осковского], мы пользовались, кроме своих сведе­ний, материалом из книги «Иннокентий м[итрополит] М[осковский], составленной Ив. Барсуковым, Москва 1883 года».

«Очерк» 1886 г. переложен в книгу уважаемого «писателя-историка» вообще без кавычек практически целиком, предварительно подвергшись большей или меньшей, но в основном легкой, косме­тической обработке.

Поменяв местами крупные структурные части книги (повествование начинается не с начала, как это делают историки, в частности и авторы «Очерка», а почти с конца, с 1868 г.), поменяв местами эпизоды на той или иной странице, перебросив и заменив отдельные слова, отменив прежние и назначив новые абзацы, а кое-где и во­обще ничего не меняя, например, сохраняя как цитаты документы, вписанные авторами «Очерка» в свою книгу 1886 г. и почерпнутые Л.М. Анисовым из нее, он воспроизводит историю жизни и деятель­ности Иннокентия по этому источнику.

«Секретный» текст, составивший каркас книги Л.М. Анисова, «писатель-историк» полновесно снабдил цитатами из введенных в на учный оборот, опубликованных писем Иннокентия, других известных источников, собственными сентенциями. В результате книга Л.М. Ани-сова, еще и снабженная иллюстрациями, выросла до 223 страниц.

Подчеркнем еще раз: половину книги уважаемого автора (!) составил подправленный текст основного источника — «Очерков», объемом 108 страниц.

Подробный анализ книги Л.М. Анисова — отдельная тема, выходящая за рамки данной статьи. Однако, чтобы не быть голослов­ными, приведем типичный пример «технологии» составления книги уважаемым автором из первопрестольной.

После рассказа о кончине Филарета, с которого начинается кни­га «писателя-историка», автор переходит собственно к Иннокентию и начинает повествование о митрополите с 1868 г., плотно опираясь на книгу «Очерков» 1886 г.

Сравним две цитаты. Начнем с того «места», с которого пи­сатель впервые обращается к своему «генеральному» источнику XIX в., чтобы затем, в соответствии с собственной архитектоникой, последовательно воспроизвести его как событийный «скелет» сво­ей книги. Вот выдержка из «Очерка жизни и апостольских трудов Иннокентия митрополита Московского» (М., 1886):

«18 января 1868 года, в Благовещенске архиепископ Иннокен­тий получил из С.-Петербурга эстафету от обер-прокурора графа Д.А. Толстого, такого содержания: ‘^‘Государь Император Всемилостивейше назначил ваше высокопреосвященство митрополитом Московским. Искренно поздравляю вас и с вами московскую вашу паству, желательно было бы, если бы вы скорее прибыли в Москву, если здоровье дозволит. Потрудитесь телеграфировать, кого бы по­лагали иметь своим преемником на Амуре. Предупреждаю, что здо­ровье преосвященного Гурия не дозволило бы ему туда ехать^’’. Эта эстафета была получена архиепископом Иннокентием в то время, когда он совершал литургию в своей домовой церкви. По возвраще­нии из церкви он прочитал поданную ему эстафету и настолько был поражен, что изменился в лице и несколько минут стоял как бы прикованным; в это время он не замечал окружающих его и как бы не верил эстафете, которую прочитал несколько раз; затем целый день был в задумчивости и никого не допускал к себе, а вечером он долго молился, стоя на коленях пред иконой Того, Который так неожиданно удивил его своим благоволением.

На другой день, когда он успокоился, немедленно послал обер-прокурору ответную депешу: „Со всею преданностью Господу и бла-гопокорностью Государю приемлю новое назначение Его. Искренно благодарю ваше сиятельство за поздравление. Преемником своим я полагал бы преосвященного Вениамина Селенгинского, как озна­комленного с краем, миссионерством, управлением, привыкшего и готового ко всяким путешествиям. Здоровье мое удовлетворитель ное, но зрение слабеет. Предстоящая распутица не дозволит мне быть ранее конца мая^њ» [21].

А вот цитата из книги Л.М. Анисова:

«18 января 1868 года, в Благовещенск, архиепископу Иннокентию пришла телеграмма от обер-прокурора Д.А. Толстого (послед­ние две тысячи верст, начиная от Верхнеудинска, она шла обыкно­венным почтовым путем): ‘^‘Государь Император Всемилостивейше назначил ваше высокопреосвященство митрополитом Московским. Искренно поздравляю вас и с вами московскую вашу паству, жела­тельно было бы, если бы вы скорее прибыли в Москву, если здоро­вье дозволит. Потрудитесь телеграфировать, кого бы полагали иметь своим преемником на Амуре^њ.

Телеграмма была получена в то время, когда архиепископ слу­жил литургию в своей домовой церкви. Ему подали депешу после богослужения. Прочитав ее, владыка, по рассказам очевидцев, из­менился в лице и несколько минут оставался в раздумье, не замечая окружающих, и как бы не верил содержанию телеграммы. Пере­читывал текст несколько раз, целый день был в задумчивости и в возбужденном состоянии, никого не допускал к себе, а вечером бо­лее обыкновенного молился, стоя долго на коленях. На другой день составил ответную депешу: ‘^‘Оберпрокурору синодальному (эти два слова в источнике цитатой не являются. — А. М.).

Со всею преданностью Господу и благопокорностью Государю приемлю новое назначение Его. Искренно благодарю ваше сиятель­ство за поздравление. Преемником моим (в источнике — своим. — А. М.) я полагал бы преосвященного Вениамина Селенгинского, как ознакомленного с краем, миссионерством, управлением, привыкше­го и готового ко всяким путешествиям. Здоровье мое удовлетвори­тельное, но зрение слабеет. Предстоящая распутица не дозволит мне быть ранее конца мая^’’» [22].

Единый, близкий к тексту оригинала контекст, в который впи­сана «эстафета», «ответ» на нее, и полное повторение одних и тех же цитат в источнике XIX в. и в книге Л.М. Анисова является дополнительным свидетельством: «Очерк 19 в., а отнюдь не творчес­кое озарение, является подлинным протографом текста писателя!

Так «сделана» вся книга Л.М. Анисова.

Своеобразно «соотнес» автор и судьбы свт. Иннокентия и А.П. Щапова. Он не стал утруждать себя розысками родословной Инно­кентия, а взял из книги «Афанасий Щапов» (Иркутск, 1992) до­словно без кавычек начало родословной А.П. Щапова и приписал его святителю Иннокентию! Конечно, ни об А.П. Щапове из Анги, ни о книге «Афанасий Щапов» (тираж 3 000 экз.), из которой взят процитированный фрагмент текста и хорошо известной, в частнос­ти, студентам-историкам государственных университетов России, ибо А.П. Щапов входит в университетскую «программу» по исто риографии, автор не упомянул, да по понятным причинам и не мог упомянуть — какая выгода писателю-историку раскрывать такую «технологию» своей работы.

Судите сами. Вот цитата из книги «Афанасий Щапов» (Ир­кутск, 1992):

«На берегу Анги, что впадает в Лену, издавна стояла слобода. Ее заселили пришельцы из России, прижившиеся в этом краю. На исходе ХVII cтолетия, по словам мемуариста, в 1693 году, в Анге появился священник Щапов, сосланный сюда, вероятно, за расколь­нические убеждения. Со временем в слободе открылась церковь, ко­торую, по преданию, срубили разбойники, пожелавшие перед смер­тью спасти душу... В 1803 году „тщанием приходских крестьян Во­робьева и Ольхонова^њ была построенная новая каменная церковь... 3 октября 1831 года в семье пономаря родился мальчик. Его назва­ли Афанасием» [23].

А вот цитата из книги Л.М. Анисова. Текст подается писателем без кавычек и ссылок как собственный:

«На берегу Анги, что впадает в Лену, издавна стояла слобода. Ее заселили пришельцы из России, прижившиеся в этом краю. На исходе ХVII cтолетия, по словам мемуариста, в 1693 году, в ней появился свя­щенник, сосланный сюда, вероятно, за раскольнические убеждения. Со временем в слободе открылась церковь, которую, по преданию, сру­били разбойники, пожелавшие перед смертью принести покаяние.

В селе (так теперь называется слобода) Ангинском Иркутской епар­хии 26 августа 1797 года у пономаря... родился сын Иоанн» [24]...

В отечественной историографии ХIХ-ХХI вв., на каждом этапе ее развития, во всех значимых темах, в том числе и в истории свт. Иннокентия и историка А.П. Щапова, были свои объективные и субъективные барьеры, «помехи» в изучении и передаче информа­ции, которые препятствовали полному, всестороннему, объективно­му познанию истории России.

Задача профессиональной историографии — открывать новое, в том числе новое в известном, старом, писать о том, что «было на самом деле», разгребать завалы на полках общественной памяти, и не только вчерашние и даже позавчерашние, но и возводимые пря­мо на наших глазах.

Примечания

1. Аристов Н.Я. Афанасий Прокопьевич Щапов. Жизнь и сочинения. СПб., 1883. С. 4.

Развернутая историография трудов, посвященных А.П. Щапову, дана в книге: Маджаров А.С. Афанасий Прокопьевич Щапов: история жизни (1831-1876) и жизнь «Истории». Иркутск. 2005. Гл. 13. С. 379-455.

Библиографию трудов А.П. Щапова и об А.П. Щапове см. в книге: Найдина Е.Л. Щапов А.П. (1831-1876): библиография трудов // «История России» А.П. Щапова и история России: Первые Щаповские чтения / сост. А.С. Маджаров. Иркутск, 2001. С. 141-152.

2.  Указ. соч. С. 114.

3.  Козьмин Н.Н. Афанасий Прокопьевич Щапов, его жизнь и деятель­ность (по поводу 25-летия со дня смерти). Речь, сказанная на Общем Собра­нии членов Отдела, посвященной памяти А.П. Щапова, 4 марта 1901 года. Иркутск, 1902. С. 8.

4.  Лучинский Г.А. Афанасий Прокопьевич Щапов: биографический очерк // Щапов А.П. Соч. СПб., 1908. С. LХХХYIII.

5.  Барсуков И. Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский по его сочинениям, письмам и рассказам современников. М., 1883; Очерк жизни и апостольских трудов Иннокентия митрополита Московского. М., 1886; и др.

6.  Брокгауз, Ефрон. Малый энциклопедический словарь. СПб., 1907. Т. 1, вып. 2. Стб. 1849.

7.  Указ. соч. Т. 2, вып. 4. Стб. 2105-2106.

8.  Азадовский М. К биографии А.П. Щапова и митрополита Иннокен­тия. Пг., 1916. С. 1.

9.  Там же.

10.  Указ. соч. С. 5.

11.  Вагин В. Щаповы. Из воспоминаний // Друзья А.П. Щапова об истории и историке: Пятые Щаповские чтения.  Приложения. Иркутск, 2006. С. 226.

12.  Азадовский М. Указ. соч. С. 2.

13.  Маджаров А.С. Эволюция демократического направления в рус­ской историографии 50-70-х гг. ХIХ в.: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М., 1993. С. 3.

14.  Краткий философский словарь. М., 1939. С. 243-244.

15.  Иллерицкий В.Е. Революционная историческая мысль в России. М., 1974. С. 5.

16.  Большая советская энциклопедия. 2-е изд. М., 1951. Т. 7. С. 447.

17.  Советский энциклопедический словарь. М., 1984. С. 208.

18.  Дулов А.В. Русское православие: очерк истории. Улан-Удэ, 2000; и др.

19.  Маджаров А.С. Афанасий Прокопьвич Щапов: история жизни и жизнь «Истории». Иркутск, 2005. 528 с.; Друзья А.П. Щапова об истории и историке: Пятые Щаповские чтения. Иркутск, 2006; и др.

20.  Маджаров А.С. В поисках мысли: Об учебнике «Историография истории России до 1917 года» Т. 1-2 / под ред. проф. М.Ю. Лачаевой. М., 2003. Иркутск, 2006. 51 с.

21.   Очерк жизни и апостольских трудов Иннокентия митрополита Московского. М., 1886. С. 98-99.

22.  Анисов Л.М. Просветитель Сибири и Америки. Жизнеописание святителя Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2007. С. 16-17.

23.  Маджаров А.С. Афанасий Щапов. Иркутск, 1992. С. 7.

24.  Анисов Л.М. Указ. соч. С. 20-21.

РУССКАЯ АМЕРИКА 
Материалы III Международной научной конференции 
«Русская Америка» (Иркутск, 8–12 августа 2007 г.)  

Предоставлено архитектурно-этнографическим музеем Тальцы