«Сибирь, Сибирь ...» - рассказы и фотографии. Сибирь имеет свойство не поражать, не удивлять сразу, а втягивать в себя медленно и словно бы нехотя, с выверенной расчетливостью, но, втянув, связывать накрепко. И все — человек заболевает Сибирью. (Книга «Сибирь, Сибирь ...», Валентин Распутин)

Статьи, новости

Эвенкийская тематика в рассказах «Царь-рыба» В. Астафьева

Анфиса Александровна Воронина,
ассистент кафедры фольклора и
национальной культуры Национального
гуманитарного института Бурятскогого
сударственного университета,г. Улан-Удэ

Много русских писателей обращалось к показу культуры, жизни, быта, верований эвенков. Русский читатель, перечитавший все о себе, впервые по­лучил информацию об эвенках в рамках художественного слова.

Писатель-современник Виктор Астафьев упоминает об эвен­ках на страницах лучшей своей книги — «Царь-рыба».

Родился Астафьев в селе Овсянка Красноярского края. Дет­ство писателя связано с Таймыром, Игаркой. Оно прошло в не­посредственном общении с эвенками. Этим-то и объясняются познания автора в области духовной и материальной культуры северного народа, отраженные в книге.

Открывает «Царь-рыбу» рассказ «Бойе». Название рассказу дала кличка собаки, в переводе с эвенкийского означающая «друг». Говоря о том, какие умные глаза были у лайки Бойе, автор приво­дит северное поверье: «Собака, прежде чем стать собакой, побы­ла человеком, само собою хорошим. Это детски наивное, но святое поверье совсем не распространяется на постельных шавок, на рас­кормленных до телячьих размеров псин, обвешанных медалями за породистое происхождение. Среди собак, как и среди людей, встре­чаются дармоеды, кусучие злодеи, пустобрехи, рвачи» (1).

Поверье это сохранилось у эвенков до наших дней. В нем говорится о том, как добрый дух Сэвэки создал землю и хотел создать людей бессмертными. «Когда он приступил к созда­нию человека, то его помощником была собака. Собака тогда была голой, как человек. Собака служила караульщицей у Сэ­вэки, чтоб в его отсутствие Харги* не испортил его творений».

Но за невыполнение обязанностей собака была наказана Сэ­вэки: «Теперь ты станешь настоящей собакой, будешь носить шерсть и разучишься говорить. Ты всегда будешь ходить на ремешке, охватывающем твою шею, и будешь всегда смотреть взад человеку, то есть ходить за человеком и служить ему. А человек, рассердившись, будет частенько поколачивать тебя палкой!…» (2).

Виктор Астафьев с гордостью говорит о собаке: «Бойе был труженик, труженик безответный». Это самая главная черта, харак­теризующая кобеля: «Он умел в тайге делать все и соображал как не полагалось животному, чем вбивал в суеверие лесных людей — они его побаивались, подозревая нечистое дело», — замечает писатель. Бойе не только гонял любую дичь, выводил охотников к дому, но и наловчился даже ловить рыбу из озера. Такого «дива» не видали и умудренные опытом люди.

То, что Астафьев был хорошо знаком с эвенкийским фолькло­ром, подтверждается также приведенным на страницах книги по­верьем о сказочной шаманке: «Бродит шаманка по тундре давно, в белой парке из выпоротков, в белой заячьей шапочке, в белых мохнатых рукавичках. За нею белый олень с серебряными рога­ми следует по пятам, головой покачивает, шаркунцами позвяки­вает...» (3).

Если обратить внимание на символику в поверье, то значи­тельное место здесь занимает белый цвет. У эвенков белый цвет всегда был связан с понятием счастья. И олень белого цвета (сэвэк) считался священным (табуированным), приносящим сча­стье. Но в жизни часто счастье идет бок о бок с несчастьем. Так, в описанном поверье за счастливые минуты, проведенные с ней, сказочная шаманка лишает жизни мужчин. С молодыми охотниками даже за то, что они дали шаманке ожить в своем подсознании, поверили в минуты счастья с ней, может случить­ся непоправимое: «А что, если она ему тоже явилась?! — ожг­ла ревнивая подозрительность Колю. — Убью! Застрелю! Не дам!...» (4).

В «Царь-рыбе» встречаются и народные обереги, запре­ты, перенятые русскими у эвенков. В их основе лежат меры предосторожности охотника, боявшегося спугнуть добычу или накликать немилость духа-хозяина тайги шумом, разговором, необычным поведением: «Ноги ломит, пальцы судорогой сво­дит, сердчишко заходится, но все равно суматошно, весело на берегу парнишкам, удаль хочется показать и старание, а главное, скорее заглянуть в лодки, сколько поймано рыбы вы­ведать.

От, хорос-ссо-о-о! — сдержанно сообщают они друг дружке. Орать и прыгать нельзя — от северян-промысловиков взято спо­койствие, притворное равнодушие к добыче, иначе сглазить, озе­вать можно удачу» (5).

Частые промысловые неудачи, не зависящие от охотника, с одной стороны, и большое практическое значение добычи — с другой, породили суеверный страх перед силами природы, ко­торый на протяжении веков вылился во всевозможные поверья, обереги, запреты, наставления. Отсюда возникает и повышенное чувство внимания даже к снастям, используемым на промысле: «Аким и все парнишки постарше сортировали рыбу, старались не наступить и, не дай бог, плюнуть на невод — уловистость снасти испортишь» (6).

Мы можем также говорить о том, что Астафьев понимал зна­чение многих эвенкийских слов и свободно использовал их в речи. Например, чум, камусные лыжи, шаманка, парка, таган и др. Чум — это жилище эвенков; камус — кожа с ног крупных парнокопытных животных. Камусом эвенки подбивали лыжи, чтобы те не скользили назад при подъеме охотника в гору. Ша­манка (шаман — саман) — «вещеватель», «колдун»; парка — зимняя куртка; таган (того — огонь) — конструкция над огнем из двух рогатин и жерди, на которую подвешивают котел с ва­ревом.

Или приведем описание видений Коле: «...нарта с упряжкой оленей, на нарте знакомый еще по Плахино эвенк Ульчин. Си­дит бойе с хореем, куржак облепил его плоскую мордаху, чер­ненькие глазки радушно светятся из белого, однако хореем не шевелит, губами не чмокает, „мод-модо“ не кричит, олени не фыркают, не взбивают снег. Плывут олени, да лыбится глаза­ми бойе». Или вот видение о шаманке: «...выплыла ОНА и, не касаясь расшитыми бакарями снега, вовсе даже не перебирая ногами, стала приближаться, бессловесная, распрекрасная...» (7).

Так, нарта — это сани для езды на оленях (собаках); бойе (бэе) — друг (человек); фамилия у бойе тоже эвенкийская; хорей — шест для езды на нартах; окрик «мод-модо» употребляется при выравнивании каравана оленей во время переездов по тайге; ба­кари — зимние высокие меховые унты (8). Писатель отмечает, что бакари у шаманки расшитые. Действительно, эвенкийские масте­рицы всегда богато орнаментировали одежду и обувь полосками меха, кожи, цветной ткани, разноцветным бисером, ровдужной и суконной бахромой, кистями из нанизанных на ровдужный шнур цветных бус, трубочек цветной ткани и крашеного меха.

У Астафьева есть подтверждения того, что на эвенкийском языке могли разговаривать и русские, находившиеся с эвенками в тесном общении: «Он ее хватал, горячо нашептывал ей русские и эвенкийские нежные слова» (9).

Отмечая гостеприимство эвенков, писатель упоминает о том, как ранее, пользуясь данной чертой их характера, «начальник» или «полномощный» человек под именем Захар Захарыч или Иван Иваныч безнаказанно «шарился по северу будто по темно­му чердаку», легко обманывая наивных и доверчивых лесных лю­дей, за бесценок забирая у них меха.

Автор глубоко возмущен действиями подобного рода плутов и хватов. И с каким же облегчением он восклицает после: «Но не пировать больше „полномощному“ человеку средь таежных просторов, не творить безалиментно ребятишек в любезно перед ним распахнутых избах и чумах...» (10).

Со страниц книги на протяжении всего повествования мы яв­ственно ощущаем дыхание эвенкийской земли. Это проявляется через многочисленные приведенные здесь топонимы, определен­но имеющие эвенкийское происхождение. Например, даны сле­дующие названия поселков: Туруханск, Игарка, Усть-Мундуйки, Ербогачён; озеро Дюпкун; названия рек: Енисей, Ерачимо, Сурни­ха, Эндэ, Тунгуска.

Реку Нижнюю Тунгуску автор сравнивает с эвенкийской девушкой. Это не случайно: река — сама природа, девушка эвенкийка — «дитя этой природы». Река носит название на­рода — эвенков, чье самоназвание в прошлом — тунгусы. Сравнивает он девушку и реку еще и по манере наряжаться: «Одетая в каменное платье, украшенная по подолью тяжелы­ми блестками алмазов вечной мерзлоты, то жарким пламенем цветов по берегам бечевкам...» — со сменой времени года стремительно изменяется и «платье» реки. И «...она, это не­ожиданно красивая северянка в моднейшем платье, которое она бросит, как только платье начнет ломаться от грязи, и на­пялит на себя новое» (11). Раньше эвенки зимой носили одеж­ду из оленьих шкур на голое тело. Оленья шкура, поскольку она имеет трубчатое строение, вбирала в себя грязь с тела, в связи с чем отпадала необходимость мыться зимой. Но на будущий год приходилось шить новую одежду, поскольку про­шлогодняя от накопившейся грязи становилась холодной, ее не стирали, а выбрасывали.

Но главное сходство реки и эвенкийки — в их вечной мол­чаливой печали. «Никому еще не удалось объяснить эту веч­ную печаль северян, да и сами они объяснить ее не умеют, она живет в них, томит, делает кроткими добряками, которые, однако, при всей простоте и кротости никогда никому до кон­ца открытыми не бывают, и жизнь свою, особенно в тайге, на промысле обставляют если не таинством, то загадочными, на­езжему человеку непонятными обычаями и ритуалами». На­стоявшаяся, глубокая, древняя печаль «вызывала необъясни­мую тягу к женщине, хотелось узнать, о чем думает, что видит она там, за белыми вершинами гор и „об чем гуляет?“» (12).

Внезапно открыл для себя автор реку: «да ее, вот эту реку, Нижнюю Тунгуску, которая, догадываюсь я, всю жизнь теперь бу­дет звать, тянуть к себе молчаливой печалью… будет помниться подвидно — печальная Угрюм-река» (13).

Приведенные в тексте поверья, эвенкийская лексика, эвенкий­ские географические названия способствуют знакомству читате­ля с культурой эвенков, помогают автору наиболее полно отразить местный колорит, выразившийся в описании картин север­ной жизни, природы.

* Харги — злой дух эвенков, брат Сэвэки

 

Примечания

  1. Астафьев В.П. Царь-рыба. М., 1980. С. 12–13.
  2. Кэптукэ Г.И. Двуногий да поперечноглазый черноголовый человек — эвенк и его земля Дулин Буга // Северные просторы. 1991. № 4. С. 31–32.
  3. Астафьев В.П. Указ. соч. С. 37.
  4. Там же. С. 38–39.
  5. Там же. С. 193.
  6. Там же. С. 194.
  7. Там же. С. 38.
  8. Болдырев Б.В. Эвенкийско-русский словарь: в 2 т. Новоси­бирск, 2000.
  9. Астафьев В.П. Указ. соч. С. 39.
  10. Там же. С. 171.
  11. Там же. С. 267.
  12. Там же. С. 184.
  13. Там же. С. 267.

 

Журнал "Тальцы", 1 (32), 2009 год