Вокруг Хубсугула
Путешествие Юрия Лысина. Со времени первого путешествия прошло несколько лет. Забылись трудности пути и случавшиеся неприятности, но продолжали помниться красота Хубсугула, чистота его вод, необычность монгольской жизни. Захотелось еще раз побывать в тех местах, побольше времени провести на берегах озера и, может быть, обойти его вокруг. В августе 1999 года я снова отправился в Монголию.
Сделав небольшой переход после пересечения границы, остановился на краю зеленого лиственничного покрывала, брошенного между горами и водою. Впереди степной участок.
Ноги болят и плечи ноют, но все это стоит той красоты, которая открылась с крутого пригорка над горной речкой. Сзади – скальные исполины Восточного Саяна, цепью вставшие по границе между двумя странами. За их вершины с белыми снежными складками цепляются медленно плывущие облака. Вокруг меня среди редкой травы на каменистом склоне хором поют кузнечики, радующиеся пригревающему солнцу. А впереди – неоглядные дали голубого озера, окаймленного прибрежными горами. По далекой береговой линии там и сям виднеются белые точки юрт и темные пятнышки летних домиков и хозяйственных построек. В подзорную трубу можно различить пасущиеся стада и всадников рядом с ними. Вновь я под небом Монголии!
Первые встречи со степными жителями
Не прошло и часа после моей остановки – я поставил палатку и только успел сварить себе еду, – как пожаловал первый гость, молодой монгол с совершенно коричневым лицом. Он подъехал верхом, ведя в поводу другую низкорослую лошадку. Пригласил его разделить трапезу. Мой суп с грибами, похоже, не показался ему кулинарным шедевром, зато черный дарницкий хлеб он оценил, подняв большой палец кверху. После еды монгол залез в голенище кирзовых сапог, достал небольшой тряпичный сверток с табаком, оторвал невообразимо маленький клочок газеты, слепил цигарку и молча, задумчиво курил, время от времени поглядывая на меня. Докурив цигарку до самых губ, когда ее и держать было невозможно, вмял микроскопический остаток в землю, кивнул, поднялся и, не оборачиваясь, уехал.
Утром, когда я тронулся в путь, вчерашний знакомец вновь встретился мне по дороге. На сей раз он пригласил меня попить чаю. В маленьком деревянном домишке, куда мы зашли, на железной кровати сидел глуховатый дед. В лице его было что-то необычное. Не сразу понял, что столь странно смотрится борода на азиатском лице. Борода седая, какая-то клочковатая, давно не стриженая. Посередине домика расположена железная печурка, в которой грелся котел с водой и разбухшим зеленым плиточным чаем. Закипевший котел поставили между тремя полешками, и все сели вокруг него на пол. Мой знакомый пил из деревянной чашки-аяги, дед из алюминиевой миски, для меня, как для гостя, вымыли фаянсовую пиалу. Пили чай с маслом, обмакивая в него ломти самодельного сыра. Подъехал всадник в старой сетчатой шляпе, халате-дэли и сапогах. Ему подали, не споласкивая, ту же аягу, из которой только что пили сами.
Снова иду по степи, усеянной камнями и покрытой редкой, еле прикрывающей землю травкой. Звенят мухи, роем кружась вокруг меня. Из-под ног с неожиданно громким треском взлетают маленькие вертолетики саранчи. Впереди стремительно перебегают дорогу суслики, тревожно цокая. Добежав до норки, они застывают на время желтыми столбиками, пристально следят за моим приближением, а затем ныряют в спасительное укрытие. Опять поражает меня, что степь отнюдь не плоская и ровная, как кажется издали. В бесчисленных впадинах-котловинках таятся то озерцо с отдыхающими утками, то пасущееся стадо. В воздухе разлиты тишина и спокойствие, и куда-то отступают тревога и беспокойство, одолевавшие меня по ту сторону гор. Веет легкий ветерок. Сквозь облака пригревает солнце и кажется, что некуда спешить и незачем суетиться. Жизнь – это степь, в которой все просто и ясно. Остальное – от лукавого.
В юрте
К сожалению, заболел желудок, и мой вчерашний душевный подъем сменился упадком настроения. А как все было хорошо! Я резво шел по степи, фотографируя направо и налево. По дороге меня нагнали две монголки на приземистых каурых лошадках. Разговорились (одна из них говорит по-русски), и я нежданно-негаданно был приглашен переночевать в находившейся неподалеку юрте. У Алимы и Улзийбата четверо детей: 16, 11, 7 и 3 лет. Старшая дочь, невысокая круглолицая девушка, поразила меня тем, что работала, как заведенная, не останавливаясь ни на минуту. Не говоря ни слова, она то помогала матери доить коров (русских, симментальской породы, и сарлыков-яков), то перегоняла на ручном сепараторе молоко, то бегала за водой, то прибирала что-нибудь, то раскладывала а назавтра собирала постели для многих ночевавших в юрте. И все это быстро, молча и несколько сурово. На мой сторонний взгляд, она уже вполне готова к монгольской женской доле.
Несмотря на то что Улзийбат и Алима младше меня (ему – 40, ей – 36), они кажутся мне гораздо старше и умудреннее. Сейчас они, как и все вокруг, занимаются скотоводством. Держат 30 лошадей, 50 коров, 500 баранов. Это среднее количество. Много, когда всего сотни. Не бедно обставлена юрта. Напротив входа – семь традиционных сундуков, украшенных национальным орнаментом. На них два трехстворчатых зеркала-трельяжа, стопками сложены постели в нарядных наволочках. Все стены увешаны тряпочными ковриками, на железных кроватях – занавески, пол устлан кошмами, покрытыми брезентом и нарядной зеленой ковровой дорожкой. Рядом с юртой застыл грузовик «ГАЗ», поистрепавшийся по монгольскому бездорожью. Сейчас на нем не ездят – с бензином трудно. Да и вообще тяжело со всем, что из магазина. Цены на все необходимое велики: килограмм сахара – 800 тугриков, кусок мыла – 500, килограмм муки – 340 тугриков. В сомоне Хатгал, что на юге Хубсугула, за счет близости к аймачному центру (Мурен в 100 км) цены на эти же товары гораздо ниже: сахар – 500, мыло – 250, мука – 260 тугриков. Алима говорит: «Мяса, молока, масла много, а денег нет. Жизнь трудная».
В конце 1970-х годов Алима училась в Украине, в Винницкой области, на тракториста. Была в Киеве, Иркутске, Омске. Нынче осенью или зимой снова хочет приехать в Иркутск. Я говорю ей: «Надо везти с собой мясо, масло, рыбу и продавать». В ответ слышу: «Граница не пропускает». Тем более что монголам, живущим в пограничной зоне, позволяют доезжать только до поселка Кырен, а в Тункинской долине много не продашь. Вот так и живут сейчас монголы, фактически натуральным хозяйством. Всего много (скота и производного), а сбыть некуда.
Очень понравился мне живущий рядом младший брат Алимы. Несмотря на трудную жизнь, несмотря на пятерых детей в его семье, он такой весельчак! Вообще, все монголы, с которыми я уже встречался, оставляют по себе самые прекрасные впечатления своей мягкостью, спокойствием, бесхитростностью, даже каким-то простодушием. Может быть, и поэтому я снова здесь. Худонские монголы – это вам не столичные, улан-баторские жители, стремящиеся заработать на каждом иностранном туристе. Хотя, впрочем, это везде так: люди из глубинки нравами более чисты и душою более красивы.
Мимо полуострова
Вчера лечил свой желудок подорожником и на сегодняшний день вновь смотрю радужно. Ночевал, раскинув палатку в начале широкого перешейка, соединяющего берег озера с довольно большим полуостровом, формой своей так напоминающим Святой Нос на Байкале. Заканчиваю завтрак. Сегодня предстоит преодолевать местами подтопленную равнину этого низкого перешейка.
В отличие от прошлого перехода до сомона Рэнчинлхумбэ в Дархадской котловине, нынче идти легче. Тогда, в июле, в дни передвижения по степи меня донимали жуткая жара, огромное количество оводов и комаров. Сейчас же, в конце августа, ничего этого нет. Весь день при солнце стоит мягкое тепло, а если светило прячется за облака, становится даже прохладно. Кроме того, легче и психологически. Иду спокойно, ничего особенно не боясь: ни пограничников, ни монголов, ни неизвестного пути. Единственное, что меня заботит, – это желудок. Ночная тошнота – симптом нехороший.
Иду, узнавая места. Вновь поражаюсь здешнему обилию птиц: журавли, лебеди, гуси, утки, чайки, кулики и удоды, вороны и галки, не считая прочей мелочи. На горизонте еще голубеет Мунку-Сардык, напоминающий мне о родине, Иркутске, недавно родившемся сыне Никите с его широкой, счастливой улыбкой. Как говаривала одна знакомая бабушка, «ежели все будет благополучно», то я скоро туда вернусь.
Но какие же бывают удивительные встречи! Недаром говорят, что жизнь богаче выдумки. На перешейке меня догнала группа всадников: американец, две монголки-студентки из Улан-Батора и два местных проводника. Тоже двигаются вокруг Хубсугула. Американец – 40-летний антрополог из Чикаго. Сейчас работает над диссертацией в Улан-Баторе и изучает монгольский язык. Но самое поразительное то, что он литовец – Кястутис Дединас, а его отец и моя мама из одного маленького литовского городка Шакяй! В январе он должен быть там и постарается встретиться с моей мамой.
Такие встречи окрыляют, и я с новыми силами полетел дальше. А конец дня был труден. После перешейка началась заболоченная гарь, и я изрядно помесил воду между кочек и черных недвижных стволов лиственниц, сопровождаемый тучей комаров. Зато ужинал на самом берегу озера под ласковый плеск волн.
«Облегчение» пути
Подошел к безлюдной, труднопроходимой части западного побережья озера, хорошо запомнившейся по прошлому переходу. Здесь склоны горного хребта падают прямо в воды озера, не давая возможности свободному проходу. На сей раз я решил двинуться по обходному пути, о котором узнал от Дединаса. Как и всякий обходной, он должен быть длиннее, но гораздо легче для передвижения.
Хорошо утоптанная конями тропа, отвернув от озера, привела меня на перевал. Он оказался не маленьким, и я изрядно попыхтел, прежде чем взобрался на него. Сразу за перевалом остановился на ночевку, а наутро пришлось решать обеспокоившую меня проблему. Вопреки ожиданию, дорога вместо того, чтобы начать спускаться по появившейся за перевалом речке, вновь пошла на подъем. Более того, она стала менее нахоженной и свежие следы лошадей (американца и его спутников) исчезли.
Тропа либо ведет в Рэнчинлхумбэ, куда мне на сей раз не нужно, либо через два перевала может снова выйти к Хубсугулу. Но и это меня мало устраивает – слишком далеко и неопределенно. Вернуться?.. Вместо этого я решил спускаться по реке без тропы. В результате потратил на это целый день. Топкие берега очень извилистой реки, каменистые прижимы, кустарник, через который нужно было продираться, меня измотали. Только вечером я вышел на озеро, недалеко от того места, откуда ушел. Таким образом, для продвижения по маршруту день был потерян. В довершение ко всему во время спуска я упал в реку, замочив фотоаппарат и пленку в нем. В общем, черт меня дернул «облегчить» путь. Хотя справедливости ради надо сказать, места там были красивые.
Ночевка в летнике
К вечеру каждого дня с прибрежного хребта, вдоль которого я передвигаюсь, начинают тянуться грозовые облака. Как правило, они рассеиваются, достигая озера, слегка покропив берег мелким дождичком. Однако сегодня, внезапно появившись среди ясного неба, они синей пеленою накрыли все озеро, пролившись сильнейшим ливнем под холодным ветром. Я основательно вымок и замерз, пока добежал до какого-то летника. Но живительное тепло железной печурки быстро согрело и обсушило меня. Я жарил грибы в котелке и ждал хозяев. Косцы – три молодых парня из Рэнчинлхумбэ – появились, когда начало темнеть. Сначала они пили чай с маслом и солью, затем в том же котле сварили бараньи кости и лопатки с остатками мяса на них и стали быстро обгладывать их дочиста с помощью ножей. Очищенные лопатки разбивали в их широкой плоской части ударами двух сложенных двустволкой пальцев, а образующиеся рогатки, напрягаясь, ломали, зажимая в кулаке, – такая забава!
Утром я ел с ними подобие тибетской цзампы – тот же чай с изрядным количеством масла, в который сыпалась крупнопомолотая мука до получения густой каши. Довольно вкусно и весьма питательно.
В созерцании заката
Наконец я миновал труднопроходимую часть пути и дошел до распадка, по которому когда-то отправился к сомону Рэнчинлхумбэ. Распадок находится напротив расположившегося в центре озера острова Далайн-Модон-Куйс-Арал. Отсюда начинаются неизвестные мне места, по которым повела хорошо укатанная проселочная дорога.
Похоже, мой желудок больше не выдерживает напряженной физической нагрузки. После подъема на перегородивший дорогу высокий мыс он дал о себе знать такой болью, что я буквально скрючился. Пришлось доставать котелок и заваривать свой чай-лекарство, который не пил ни вчера вечером, ни сегодня утром. Осушил несколько кружек, немного вздремнул и снова иду. Преодоленный мыс был, похоже, последней трудностью этого участка берега. Далее горы отступают от озера, их склоны совсем выполаживаются по направлению к воде. Единственная неприятность состоит в том, что дорога, по которой я двигаюсь, часто подтапливается многочисленными пересекающими ее ручейками. Приходится замедляться, прыгать с кочки на кочку. Но получается это не всегда ловко, отчего мои ноги постоянно мокры.
Хубсугул здесь потрясающе красив. Вижу отдыхающих монголов с современными палатками. Наблюдаю за редкостным явлением: монголы-рыбаки. Жители Монголии все больше приобщаются к нетрадиционной, непривычной для себя пище. Уже многие собирают дикий лук, которого в степи изобилие. Алима использует даже его семенные шарики: перемалывает их, сушит, формуя в колобки, а затем заправляет ими супы. Она же расспрашивала меня, как жарить грибы и заготавливать их на зиму. Специально послала кого-то в лес, чтобы я показал, какие из принесенных грибов пригодны для еды.
Вечером, сидя у догорающего костра, долго наблюдал, как заходит солнце. Сначала исчезли его лучи, запутавшиеся в светлой зелени лиственниц на берегу, где я расположился. Затем тени прибрежного хребта серым одеялом накрыли весь берег и медленно поползли по глади озера. Вот они коснулись противоположного берега, светящийся контур которого начал меркнуть и заполняться густо-синим цветом. Зарозовели облака в вышине. Но вскоре интенсивность розового стала пропадать, медленно сменяясь серо-голубым. Смеркалось. И вот на вечернем небе из-за неровной линии горизонта торжественно всплыла яркая полная луна, словно золотой блин на огромной темно-синей сковороде небосклона.
Перекочевка
Не успел я умыться сегодня утром, как рядом раздался нестройный топот. По дороге, пересекающей плоский мысок, на котором я поставил свою палатку, верховой монгол с лошадью в поводу гнал нагруженных яков. Остановился, спросил, куда я, махнул, приглашая с собой. И вот я, неумело держа в руке поводья, уже еду на запасной лошадке, подстегивая ее ремнем и возгласами: «Чу!» Как выяснилось в разговоре, Батбатор едет из Рэнчинлхумбэ. Неспешно разворачивается дорога. «Хучь, хучь!» – подгоняем мы яков…
Чем ближе мы подвигаемся к Хатгалу, тем больше встречается юрт и различных построек. Здесь уже совсем хорошая, отсыпанная дорога. Появились машины и мотоциклы на ходу. В юртах и на людях все чаще замечаются предметы цивилизации – из магазина – одежда, сигареты и т. п.
От тряски в седле сильно разболелся желудок, и к концу дня я был еле жив. Зато мы проехали два, а то и три моих дневных перехода.
Юрта Батбатора стоит на берегу озера в 42 километрах от сомона Хатгал. Жене – монголке с длинным, некрасивым лицом – 42 года, ему побольше. В семье пятеро детей, от трехлетней девочки до совсем взрослых сыновей.
Как обычно, правая часть в юрте Батбатора – хозяйственная, женская: у входа кухонный шкафчик, посуда… Слева от входа – место для мужских принадлежностей, здесь лежат седла, какие-то вьюки кучей. Далее по периметру, посередине обеих сторон, располагаются железные кровати. А всю часть напротив входа занимают традиционные красноцветные монгольские сундуки с орнаментальной росписью по передней стенке. В этой и в других юртах на них обязательно стоят один-два трельяжа, фотографии под стеклом в деревянных рамках, старенькие радиоприемники «VEF» или «Спидола», а в юртах побогаче новшество – магнитофон-кассетник на батарейках. Песни звучат только монгольские – протяжные и спокойные. Я был удивлен, но нигде не видел никаких предметов буддийского культа. Пол юрты обязательно застелен – кошмой ли, брезентом, клеенкой, ковровой дорожкой или даже линолеумом. В пространстве между сундуками и занимающей центральное место жилища железной печуркой с длинной трубой, поднимающейся в открытый круглый верх юрты, часто стоят маленький низенький столик и миниатюрные табуреточки. Это место для гостей днем и для спящих – ночью.
Кемпинг
От юрты Батбатора начинаются туристические места. Вижу несколько деревянных и юртовых кемпингов для иностранцев. В один из них я был приглашен Ральфом и Хельгой – немцами из Кёльна. Ральф Аурланд – переводчик со шведского, знает также норвежский, датский, английский, испанский, русский, монгольский! Влюблен в Монголию. С 1990-го каждое лето приезжает в эту страну отдохнуть от Запада. Ему нравится царящая здесь простая, бесхитростная жизнь, тесно связанная с природой и лошадьми, которых он обожает. Белокурый, длинноволосый, с огромным ножом на бедре – есть в нем что-то от викинга. Хельга – художница-абстракционистка. Очень мягкая, располагающая к себе женщина с милой улыбкой. Кроме них в этом чистеньком лагере две испанки (мать с дочерью), израильтяне и уезжающая сегодня голландка. Всего семь человек. За жилье здесь не платят, только шоферу за бензин.
Я с удовольствием задержался в этой компании. Сыграл в шахматы с преисполненным важности и довольства лоснящимся монголом, у которого все как бы в гостях. Без особого труда обыграл его пару раз.
Белый юртовый лагерь на зеленом пространстве степи. Поодаль – невысокие лиственницы, склон горы. Красивое, спокойное место на берегу Хубсугула. Свежие и нарядные юрты установлены на дощатых полах, покрытых новеньким линолеумом. Обставлены очень просто: деревянные кровати, металлическая вешалка-стойка с полками и зеркалом. В одной из юрт устроена столовая, в которой кормят вполне по-европейски (рис, овощи, арбуз!), но с монгольским акцентом (мясо, лапша, чай с молоком). Неподалеку чистенькие деревянные туалеты и умывальники. Все очень мило и симпатично.
От новых друзей я вышел поздно, в шестом часу. От лагеря до Хатгала, по их словам, 35 километров. Дорога идет через перевал, а затем по широкой долине спускается вдоль русла высохшей реки. Но не прошел я и 15 километров, как оказалось, что до поселка остается только семь километров.
Солнце клонилось к закату. Я проходил мимо стайки белеющих юрт у стекающего с пригорка ручейка, когда от них отъехал всадник и направился в мою сторону. Мы познакомились, и я тут же был приглашен переночевать в юрте. Дава, гид для иностранных туристов, отличался необыкновенно приподнятым настроением, льющимися из него радостью и светом. Ему 30 лет, у него молодая жена и маленький ребенок. Перед сном мы попытались поговорить на дикой смеси английского, монгольского и русского языков. Назавтра, ранним утром он стал готовить лошадей для группы туристов к поездке на озеро. А я двинулся к сомону.
Южная оконечность озера
Сегодня 13-й день моего путешествия. Как ни надеялся я, что здесь, по дороге, меня хоть немного подвезут, не получилось. Машин почти нет. Ходят лишь те, бензин которых оплачивают туристы. Тем не менее к 12 часам я был уже в Хатгале. Осматривать этот непритязательный сомон никакого желания не возникло, и я, спросив у двух милых девушек нужную мне дорогу, тут же двинулся дальше. Самой дальней к югу точкой моего путешествия явился мост чуть ниже сомона. Хубсугул здесь истончается до извилистого аппендиксообразного отростка, в конце которого и стоит мост, символически разделяющий озеро и вытекающую из него реку Эгийн-Гол. Застывшая озерная вода незаметно становится подвижной рекой. Эгийн-Гол выливается из переполненного Хубсугула быстро, стремительно и многочисленными руслами вольно растекается по широкой межгорной долине. Река достаточно глубока – перебредающий ее на испуганной лошади пастух подтягивает под себя ноги. Мост через реку разрушен и ремонтируется, а это значит, к сожалению, что на попутную машину и дальше надеяться не приходится.
Как-то неожиданно почувствовал навалившуюся усталость. Если добреду сегодня до намеченной по карте речки, надо устраивать дневку.
Обогнув озеро, поднялся на сопку, покрытую редкой травой. Бросаю последний взгляд в долину Эгийн-Гола, простирающуюся далеко к югу, и направляюсь на север, домой.
День клонился к вечеру, когда я взобрался на перевал, отделяющий меня от намеченной к ночевке речки. На вершине, как обычно, стоит небольшое обо из камней, стволов деревьев и сухих веток, перевязанных голубыми лентами и конскими волосами. В виде приношений на обо лежат спички, консервные банки, пустые пачки сигарет, спичечные коробки, камешки, конфетные фантики и прочий мусор («подарки» хозяину местности). Деньги уже не кладут – обеднел монгольский народ. Прощальный взгляд на остающийся позади Хатгал.
Через несколько дней
Последний день, в который записи мои неожиданно прервались, доописать не успел. Небо было серое и настроение соответствующее. Заболели и припухли ноги, от усталости я еле плелся. И, о неожиданность (!) – меня подхватывает «газик», на котором я проехал километров 30-40. Уже перед самой темнотой попросил остановиться на краю одного из заливов. За столь неожиданный подарок судьбы расплатился последним карандашом, выроненным в машине.
Следующий день отдыхал, валяясь у своей палатки и глядя на озеро. Устал до такой степени, что сходить за водой 20 метров было трудно. Затем два дня шел и остановился как раз на середине пути между Хатгалом и Ханхом, напротив острова Далайн. Здесь отдохнул еще денек. Ноги, хотя и меньше, но болят, и общая усталость чувствуется. Бреду небыстро и мечтаю о доме.
Последняя четверть пути
С этой, восточной, стороны озера берег сильно изрезан глубокими заливами. Проложенная здесь дорога тянется довольно далеко от воды, среди лиственничного леса, лишь время от времени выходя к заливам. Дорогу эту лет 25 назад строили русские: ставили деревянные мосты, гатили стволами деревьев и выкладывали камнем заболоченные участки, отсыпали землей. В советский период дорога была оживленной, по ней шли значительные грузовые перевозки. Сейчас она пришла в упадок. Ветшают и разваливаются мосты, за ними уже никто не следит. Полотно разбито ямами. Упавшие на дорогу деревья просто объезжают. Вокруг трассы теперь петляет множество новых дорожек – выбирай любую. Дорога такая, что средняя скорость по ней – 20-25 километров в час.
Кое-где сохранились еще столбы с километровыми указателями, по которым я определяю оставшийся путь. На 70-м километре вновь стали появляться люди: сначала одиночные косари с палатками-майханами, затем всадники со стадами скота вокруг деревянных летников, потом женщины возле юрт. На 66-м километре в красивой долине у мостика через стремящуюся к озеру речку познакомился с Мандахом – «коммерсантом», подарившим мне карандаш. Он строит малюсенький постоялый двор у дороги: «Будет много машин, люди останавливаться будут. Гостиницу построю – отдыхай! Картошку, капусту посажу – места хватит? – кивнул он на просторы вокруг. – Ягоды, орехи, рыба – всё есть!»
Я удивляюсь ему. Ведь не в монгольских традициях поить и кормить, предоставлять кров путнику за деньги. Да и откуда тут будет много машин? Правда, все надеются, что Ангарск скоро снова начнет поставлять горючее в Монголию.
Дорога вышла на высокий берег Хубсугула. Вдали открылись Саянская цепь, разделяющая наши страны, и северная оконечность озера. Если до Ханха 50 километров, то до границы – 70. Я медленно, но неуклонно приближаюсь к концу путешествия. Все еще надеюсь на попутку. За все дни после Хатгала навстречу мне прошло около 20 машин и мотоциклов. Причем идут они, невзирая на время суток – и днем и ночью. А в попутном направлении была только одна, рано утром, когда я еще спал.
Часто стали встречаться всадники, а вот и перекочевывающие на сарлыках. В самодельной повозке с автомобильными колесами они везут свой дом – юрту. Узнавая о моем маршруте, монголы удивленно качают головами: «Ай-яй! Ц-ц-ц…».
Зримая видимость окончания пути придала мне сил. Ноги пошли легче, хотя все еще болят. Зато желудок мой практически не беспокоит, подлечил его все-таки.
Едва не умер
После последней, весьма ошибочной записи, свидетельствующей об отсутствии у писавшего ее какой-либо интуиции или предчувствия, у меня открылось внутреннее кровотечение. Стул мой был черен, как сажа. На следующее утро при вставании у меня темнело в глазах, уже к полудню я не в силах был стоять, и уверенность в благополучном возвращении стала таять соответствующими темпами. Чувства при этом я испытал смешанные. В первый момент – инстинктивный испуг. Затем наступило смирение. После года увлечения литературой о потустороннем к смерти я стал относиться довольно спокойно, полагая, что ею не все кончается. Тем не менее с сожалением подумалось, что 45 лет – не так уж много для жизненного пути…
Однако срок мой еще не пришел. Сначала, ползая на коленях по поляне вокруг палатки, я оборвал всю кровохлебку и пил ее, заваренную, кружками. Затем случилось маленькое чудо: именно в этот день в Ханх проходила машина, подобравшая меня и сократившая дорогу к спасению наполовину. Но в пути через горы нужно было уповать только на себя и на Бога. Поэтому в Ханхе я облегчил рюкзак до минимума, выбросив из него все тяжелое и не самое необходимое. Оставшиеся до Монд 40 километров прошел за два дня с мыслью: «Что будет – то будет».
Увидевшие меня в Иркутске родственники и знакомые ужаснулись – состояние мое было близко к кахексии. Даже месяц спустя я чувствовал себя далеко не лучшим образом. Но чем больше проходит времени, тем яснее становится, что это было самое впечатляющее путешествие в моей практике.
Размышления после путешествия
Хубсугул, располагающийся на севере-западе Монголии, – самое большое озеро страны. Его недаром называют младшим братом Байкала. В некоторых местах Хубсугул так похож на наше сибирское озеро, что с трудом убеждаешь себя, что ты в другой стране. Монгольский брат лишь поменьше российского, раз в пять. Длина его каменистого ложа около 140 километров, путь по периметру – 400. На Хубсугуле, как и на Байкале, один большой полуостров и один крупный, расположенный посередине, а потому видимый практически отовсюду остров. Дополняет сходство единственная вытекающая из Хубсугула река – Эгийн-Гол. Холодные, горные воды Хубсугула бегущим Эгийн-Голом питают степную полноводную Селенгу и в конце концов достигают Байкала. Два озера – две чаши, одна из которых лежит на высоте 1 640 метров над уровнем моря, а другая более чем на километр ниже. Два брата, взявшиеся руками-реками.
Высокогорное расположение Хубсугула придает ему незабываемое своеобразие. Западный прибрежный хребет Хубсугула лишь в нижней части прикрыт зеленым пологом лиственничного леса, а выше идут синеватые голые скалы, так странно смотрящиеся на контрасте с нижележащей зеленью. На степных участках берега можно увидеть редкостное зрелище: целые поля нежных альпийских эдельвейсов.
Хубсугул удивляет тем, что на нем не видно ни одной лодки: ни моторной, ни деревянной. Не увидишь в нем и купающихся. Монголы традиционно продолжают держаться в стороне от воды. Лишь стадо сарлыков-яков, томимое жаждой, может забрести в мелководье. Студеные воды озера девственно чисты и полны рыбы. Рыбаку на Хубсугуле – раздолье!
Южная часть озера вокруг сомона Хатгал – излюбленное место посещения иностранными туристами. Поражаешься разнообразию национальностей. Кажется, что здесь представлен весь мир. Многие из туристов приезжают в Монголию не первый раз.
Жизнь современного монгола – это в полной мере жизнь кочевника-скотовода. Времена советских коллективных хозяйств прошли. Сегодня каждая семья сама пасет свой скот: баранов, коров и яков, низкорослых, но выносливых монгольских лошадок, нередко коз или верблюдов. Каждого вида по нескольку десятков, а то и сотен голов. Чтобы управиться с таким хозяйством, работать приходится немало и всем. Сызмальства к труду приучаются дети. Малыши играют, строя из щепочек игрушечные загоны для скота. Пяти-шестилетний мальчуган уверенно держится в седле и уже может пасти скот. Кстати говоря, миф о кентавре вполне мог родиться в Монголии, ибо увидеть монгола пешим можно только возле юрты. Девочки занимаются исконно женским трудом, помогая матери доить коров, готовить пищу, прибираться в юрте.
Юрта – замечательное изобретение степняка, идеально приспособленное для кочевого образа жизни. Легкое сборно-разборное сооружение из решетчатого каркаса и войлочного покрытия не представляет труда погрузить на яков и после перекочевки поставить на новом месте. Жарким летом в юрте прохладно, а зимой тепло. В верхнее отверстие-тоно заглядывает небо – то голубое, то звездное. Несмотря на тонкость стен и их звуковую проницаемость, внутри юрты каждый раз охватывает чувство защищенности, ощущение «дома».
Результатами труда большой монгольской семьи, в которой четверо или пятеро детей не редкость, становится изобилие молока, масла, мяса, шкур. Однако продавать все это некому. Поэтому свободных денег у людей не имеется. Электричества в сомонах вокруг озера нет уже несколько лет. Из-за проблем с бензином стоят машины. «Жизнь трудна», – говорили встречавшиеся мне монголы. Фактически страна вновь живет натуральным хозяйством, как много веков назад. И тем не менее монголы веселы и безмятежны. Мирная, размеренная степная жизнь, протекающая в единстве с природой, полна душевной гармонии и удивительного покоя. Находясь в монгольской степи, среди ее жителей, чувствуешь, как отступает присущее горожанину напряжение, а в душе разливаются тишина и спокойствие. Может быть, этим и привлекает европейцев Монголия, становящаяся столь популярной среди пресыщенных западных туристов страной.