Иркутская область, города и районы Иркутской области, ее жизнь, культура, история, экономика - вот основные темы сайта "Иркутская область : Города и районы". Часто Иркутскую область называют Прибайкальем, именно "Прибайкалье" и стало названием проекта, в который входит этот сайт.

Мое детство: Учёба (1946-1955 гг.)

Фрагмент из книги Кирилловой Галины Константиновны "Мое детство (1941-1955 гг.)". На сайте Прибайкалье (www.pribaikal.ru) публикуется с разрешения автора

Учёба

<media 8260>Полный текст книги в формате MS WORD</media>

Учиться хотелось всегда. Поэтому любимой игрой была игра в школу. Только вот бумага была дефицитом. Мама вырывала из своего,  почему-то розового, блокнота, который ей выдавали в конторе, как заведующей птицефермой, по листку. На этих листках мы писали свои первые каракули, рисовали цветочки, дома, барышень с кудрями т.п. Потом на них же, предварительно разлиновав, учились писать палочки, крючки, так называемые элементы букв.

Первым  «неправдышным» учителем для нас с Лёлькой была её сестра  Глашка. Она пошла в школу на 2 года раньше нас. Приходила из школы и начинала «учить» нас, подражая своей учительнице Галине Михайловне. Партой для нас служили две, имеющиеся у Халявиных, табуретки. Мы вставали на коленки перед табуретками, и начинался урок письма или чтения. Глашка командовала, делала нам замечания, повышала голос, хвалила. Результат от этой игры был. Обе подружки пошли в школу «грамотными». Я даже писала письмо папе в тайгу.  Отправляли письма и посылки с возчиками, которые приезжали раза  два за зиму за продуктами для бригады лесозаготовителей. С ними же папа отправлял нам ёлку и серу. Папа вспоминал, что в письме была одна строчка: «Папа, я окучилась», т.е. соскучилась. В посылке были пельмени, которые я стряпала. Их папа сразу узнавал, потому что это были какие-то кулябки. Но, видимо, ему приятно было. Поварихе, которой он отдавал пельмени варить, папа говорил, что это состряпала дочка. Писала письмо дяде Коле Бабкину на фронт только не помню что.

Учили меня и Анфиса с Аней, старшие девочки Халявины, своим примером. Увидела, что они перед своими окнами зимой устроили нечто подобное клумбе. Сгребли снег, разровняли верх кучи и разложили на этой площадке цветные круглые льдинки. И мне тоже так надо сделать. Летом  Халявины и другие соседи подметают двор напротив своих сеней. И я подметаю. Силы держать метлу  как положено у меня  в руках не хватает, поэтому метлу я пристраиваю под мышку и сор дометаю до тына, которым огорожен наш огород. Вот только не могла я побелить печную трубу. Перед первым маем по всей деревне трубы белили.  Эту работу обычно делали подростки. Побелив трубу, ребята известью писали на крыше: «Да здравствует 1 Мая»! На крышу меня не пускали.

Халявины посеяли в своем палисаднике перед окнами ноготки, и я тоже посеяла первые в своей жизни цветы. На следующий год к ноготкам добавились васильки. Астры впервые в жизни увидела в палисаднике у Бардаковых, которые жили напротив Логвиненок. Мы с Альбинкой, увидев эту красоту - целую грядку розовых и синих астр, соблазнились и сорвали один или два цветка, протянув руки между штакетинами. А анюткины глазки (почему-то я назвала их собачками) первый раз увидела в палисаднике у колхозной конторы. Их посеяла уборщица тётя  Феня. Клумбы были далеко от забора не дотянуться, поэтому рассматривала их,  уткнувшись в дырку между штакетинами. Кстати, конторские уборщицы (тётя Нина Шагалова, а потом тётя Феня) выручали меня, когда папа поручал мне относить сводку. Бригадиры подавали сведения о выполненных в бригаде работах в контору. Когда  папа ночевал дома, а не на полевом  стане, утром он уезжал рано, когда контора была ещё закрыта, и бумажку (сводку) оставлял, чтобы я её передала счетоводу. Зайти в кабинет я стеснялась (стеснительность, застенчивость – до сих пор с трудом приходиться преодолевать). Мне легче было зайти к тёте – уборщице (она жила  в комнатке тут же в конторе) и отдать сводку ей. Случалось, что уборщицы на месте не было, то постояв в коридоре, я собиралась с духом  и входила в кабинет, как на эшафот, и клала бумажку на стол Клавдии Парфёновны.

Учительница Мария Абрамовна, когда мама работала уборщицей в школе, подарила мне новенький Букварь. Вот это был подарок! Букварь до школы был изучен до последней строчки, до последней картинки. До сих пор помню эти картинки, и на каком месте они располагались  на странице, До школы были выучены все стихи из Букваря: про воробья, который обедал у зверей, про кораблик, который бежит себе в волнах … и «Вот моя деревня…», и «В лесу родилась ёлочка». Стихи я знала до знакомства с Букварём. Заучивала со слов мамы. Она училась в школе всего два с не большим года, но стихов знала много. Пожалуй, первое, выученное стихотворение, было о птичке, которая попала в сети и просила детей отпустить её. (В книге В. Чивилихина  «Память» прочитала, что это стихотворение написал декабрист Мозгалевский). Знала басню И. А. Крылова, которая заканчивалась словами: «…Страшнее кошки зверя нет» и Некрасовского Мужичка с ноготок.

Увидела Букварь у меня  Гутя. Она училась в 10-ом классе и ей, как и всем старшеклассникам, было поручено обучение неграмотных взрослых. Это называлось ликбез, т. е. ликвидация безграмотности. Букварь ей, конечно, был нужен для этой работы. Помню, что меня уговаривали дать Гуте Букварь, я упрямилась, но отдала. У Гути, Августы Максимовны, зто был первый опыт обучения грамоте. Не думала, наверное, моя сестричка, что всю жизнь будет заниматься этим делом, потому что мечтала быть врачом. Но война и нужда заставили после десятого класса стать сельской учительницей в деревне Табук не далеко от гор. Черемхово. В конце учебного года Букварь мне Гутя вернула.

Конечно, как все дети, любила я рисовать. Но рисовать приходилось простым или химическим карандашом. Когда к нам приходил Шурик, двоюродный брат, мы просили его нарисовать нам коня. У него очень хорошо получались лошади. И он рисовал. Шурик был почти на два года старше и относился к нам как старший брат: опекал, отдавал свои учебники, когда заканчивал очередной класс, а я переходила в этот класс. Шурик был очень способным не только рисовать, но и учился хорошо. И вот, буквально, привалило нам счастье. Увидел мои рисунки Юра Гордеев, мальчик (подросток), который работал у папы в бригаде, и подарил коробку цветных! цветных! карандашей. Вот это было богатство!  Добрая душа. Видно, эти карандаши остались у него с довоенных времён. Папа очень хвалил Юру. Был он, в отличие от других, не хулиганистым, послушным, трудолюбивым. Его жалели, потому что у него не было мамы, а мачеха относилась к нему плохо. К сожалению, не знаю о дальнейшей его судьбе. С самого детства везло мне на хороших  людей.

Изрисовали эти карандаши до школы, остались только два маленьких  карандашика желтого и синего цвета. И вот однажды на уроке рисования я обнаружила, что, если по желтому  покрасить синим, то получится зелёный. И долго пользовалась этим открытием, когда надо было рисовать листья у цветов и деревьев. А моими карандашами пользовались и соседи по парте. Помню, однажды просил у меня - второклассницы  цветной карандаш Виталька Ерофеев – четвероклассник. Мы учились в одной классной комнате  одновременно два класса. Обычно, первый и третий  второй и четвёртый. Такая школа называлась малокомплектной. В школе было только два учителя. Учились в две смены, потому что была одна классная комната, в другой жила с семьей моя первая учительница Клавдия Иосифовна Демьянчик.  И вот, у Витальки, видимо, был урок рисования и понадобился цветной карандаш.  Мою и Виталькину парту разделял проход. Дотянувшись до меня, Виталька шептал: «Галька, дай цветной карандаш»! Я же, примерная  ученица, не внемлю, слушаю учительницу. Виталька не отстаёт: «Ну, дай! Мы же с тобой родня»!

Научились мы с Лёлькой читать, писать и теперь с нетерпением ждали, когда пойдём в школу. Однажды, прибежав домой откуда-то, узнали, что приходила учительница и записала нас школу. От радости мы прыгали по двору и скандировали: «Нас записали в школу! Нас записали в школу»! Тут же мы договорились, что сядем за одну парту и учиться будем только на пятерки.

Началась подготовка к школе. Сшили платье, приготовили сумку, плетёную из клеёнчатых ремешков. Потом её заменили новой, сшитой из старой папиной рубахи. У этой сумки был пришит специальный кармашек для чернильницы. Время тянулось долго. Папа перед первым сентября купил мне книжку – малышку с единственным стихотворением, которое называлось «Первоклассник». Несколько строк из него помню до сих пор: «Почему сегодня Петя просыпался десять раз? Потому что он сегодня поступает в первый класс. Он теперь не просто мальчик, а теперь он новичок, у него на новой куртке отложной воротничок». И дальше - Петя проснулся ночью: «Он собрался в три минуты, со стола схватил пенал. Папа бросился вдогонку, у дверей его догнал». Заканчивался стих так: «Даже бабушке приснилось, что твердит она урок. Даже дедушке приснилось, что стоит он у доски и не может он на карте отыскать Москвы реки».

Настал долгожданный день. Мы были готовы, а наша «учительница» Глашка что-то раскапризничалась, Она должна была вести нас в школу. В результате на первый в жизни урок мы опоздали. Когда вошли в класс, за партами уже сидели все ученики с первого по четвёртый класс. Клавдия Иосифовна посадила меня третьей за парту рядом с мальчишкой  (Костей Швейкиным). Мне, конечно, это не понравилось. Ведь мы собирались сидеть с Лёлькой. Я повернулась спиной к соседу и выставила ноги в проход между рядами парт. Долго -  долго нам читали «Правила поведения для учащихся», а потом, кажется, какую-то сказку и отпустили домой. Ни каких цветов, никаких проводов родителями!

Второго сентября учились уже  в классной комнате только первый и третий класс. А третьего сентября сказали, что не будем учиться, потому что по радио, которое  было установлено на крыше колхозной конторы, сообщили о победе над Японией. А потом пошли школьные будни – уроки, домашние задания и тут же игры на переменах. В отличие от сегодняшней школы, учительница на переменах была с нами. В школе бегать, сломя голову, правилами для учащихся не разрешалось.  Клавдия  Иосифовна учила нас играм, например, «Ниточка, иголочка и узелок»;  «Кошки – мышки», «Испорченный телефон»,  «Фантики», «Каравай, каравай, кого хочешь -  выбирай», «А мы просо сеяли…». Особенно часто, почти на каждой  перемене, мы пели, взявшись за руки, ходили по кругу. Песни наши соответствовали времени. Они были военные: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…», « На опушке леса старый дуб стоит, а под этим дубом партизан лежит…», «Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой…», «Где ж вы, где ж вы очи карие…»,  «Эх, дороги…», «На позицию девушка провожала бойца…». Пели песни времён Гражданской войны: «Дан приказ ему на запад…», «В степи под Херсоном…», «Там, вдали за рекой замерцали огни…», «По долинам и по взгорьям…» и, конечно, «Катюшу». Пели довоенные песни, например, из кинофильма «Весёлые ребята» - «Легко на сердце от песни весёлой…», «Мы едем, едем, едем в далёкие края…», «А, ну-ка, девушки, а ну, красавицы…» и др.

 Когда  на улице было тепло, мальчишки, укрывшись где-нибудь за  углом,  играли в зоску. (Почему-то  эта игра запрещалась. Говорили, что она вредна для здоровья). Дивчата  (так называли нас мальчишки) играли в хлопушки, в мяч (ударяли  скатанным из коровьей шерсти  мячом о стенку и ловили его, успевая проделать разные манипуляции  руками и оборачиваясь вокруг себя). А то затевали  игру в «Шпионы». Одна команда были шпионы (конечно, эта роль доставалась дивчатам), а ловили шпионов, конечно, пограничники -  пацаны (так называли себя мальчишки). Тут уж мы разбегались почти по всей деревне, прятались за клубом, на скотном дворе. В это время коровы были на пастбище, а в базах оставались на привязи  цепями быки производители, которых называли порозами. Мы шныряли в проходах за кормушками, умудряясь подразнить бушевавшего, копытившего пол и ревевшего быка. Заигравшись, опаздывали на урок, и за это учительница наказывала стоянием весь урок на ногах. После такого наказания на перемене бегать не хотелось. После уроков любили  играть в «Круг» за школьной оградой. Очерчивали круг. Делились на две команды. К двум «маткам» (как бы капитанам  команд) подходили два  будущих игрока, которые договаривались тайно, кто есть кто, и спрашивали: «Матки, матки, чей допрос табаку иль папирос»? Или: «Бочка с салом или казак с кинжалом»?  Одна из маток выбирала, например, бочку с салом, «сало» шло в её команду. Подходила другая пара, и уже выбирала другая матка. Это называлось «делиться». Затем бросали жребий, чтобы определиться, какая команда будет в круге, а какая за кругом. Команда, которой досталось играть за кругом,  должна была  мячом «ушивать» играющих в круге. Если мяч попадал в игрока, он выходил из круга. Если мяч кто-нибудь ловил (поймал галок), то вышедший игрок возвращался в круг. И так до тех пор, пока никого не оставалось в круге. Тогда в круг заходила команда, которая была за кругом.

Первые уроки письма начинались с письма карандашом палочек, крючков, волнистых линий и т. п. Всё шло хорошо без труда, потому - что для нас с Лёлькой это был пройденный этап. Потом перешли на письмо чернилами. И вот тут начались проблемы.

Придя домой из школы, объявила родителям, что завтра надо прийти с чернилами и ручкой. Чернильницу мне наладили из маленькой бутылочки, которая,  к счастью, нашлась в доме. Бутылочки, флакончики были дефицитом. Взять их было негде. Если выписывали жидкое  лекарство, в аптеку надо было принести «тару». Кстати, готовых лекарственных форм что-то не помню. Лекарства готовили для каждого по рецепту врача.  Часами нам с мамой  приходилось сидеть в аптеках в ожидании порошков и микстур.  Это было утомительно и для матерей и, особенно, для ребятишек. Лишь в одной из аптек  (так называемой городской) было развлечение. Там в клетке жили морские свинки (не знаю, для каких целей они содержались), и томящиеся в ожидании дети могли наблюдать этих зверей.

Итак, бутылочка под чернила, видимо, сохранилась с довоенных времён. Была она совсем маленькая, не пригодилась под лекарства. Папа настрогал  с химического карандаша   графита, растворил этот порошок водой и…чернила фиолетового цвета были готовы. Ручка с пером, кажется, была припасена давно.

Навыка писать пером не было. Это оказалось очень трудно. К тому же случались кляксы. Химическими чернилами, оказалось, писать в школе не разрешалось. Надо было доставать порошок чёрных чернил. А его (порошок) можно было купить лишь на базаре. У Халявиных, наверное, заняли чёрные чернила, до поездки на базар. «Чернильница» - бутылочка  была не удобной – опрокидывалась, и чернила проливались. Однако,  вскоре появилась у меня «непроливашка». Конечно, через какое-то время всё утряслось. Постепенно письмо налаживалось, но никогда красиво писать не могла, несмотря на старание. Особенно камнем преткновения было чистописание. Эти «волосные» и «нажимы»! Учиться на одни пятёрки не получилось. К тому же, каждыё год, до третьего класса включительно, много занятий пропускала из-за болезней, тем не менее, на второй год ни разу не осталась. В то время оставляли на второй год многих. Большинство моих одноклассников отстали. Вовремя закончили десятый класс только трое мальчишек и я. Это, примерно, из двадцати первоклашек набора  45-го года.

Да набор сорок пятого победного года! Счастливое было время, время надежд, время гордости за страну. На глазах жизнь улучшалась. Отменили карточки, появился в свободной продаже сахар. Правда, чтобы что-то купить, надо было отстоять долго в очереди. Ну и что, всё равно же можно было купить. Вообще, поколение моих ровесников и чуть постарше родились в страшные годы репрессий, войны, но мы-то из-за малолетства не осознавали этих трагедий в полной мере, так как наши родители. Слава Богу, голода в нашей  Сафроновке не было. Растили нас в строгости, но и в разумной любви. Окружали нас доброжелательные, умные люди. Мы любили, уважали родственников, почитали наших учителей, а некоторых даже любили. Мы учились, кто, как мог, и кто на кого хотел, и сколько хотел. Работали на совесть, как того требовал общественный долг и не особо тяготились этим.

А сейчас был первый класс. Мы уже писали не на газетах и старых книгах, как, например, старшие Халявины девочки. На одну четверть нам выдавали четыре тетради без обложки, две – в клеточку и две – в косую клетку для первого класса. Две тетради были для работы в классе и две для выполнения домашних заданий. Учебников не хватало. Их выдавали в школе один учебник на двоих – троих. Мы передавали их друг другу, выполнив задание. То, что узнавалось в школе, хотелось «обнародовать». С удовольствием рассказывала дома обо всём, что происходило в классе. Родители, баба, видимо, с интересом меня слушали, вникали в мои доводы, отвечали на вопросы, разрешали сомнения. Наверное, поэтому выработалась привычка  делиться с родными  всеми проблемами с полным доверием. Так было все школьные годы. А,  когда уехала из дома учиться  в Красноярск, то все свои решения, поступки, намерения проверяла «формулой» - а что сказали бы мама с папой. Как мне это помогало в жизни!

И, конечно, хотелось передать свои «знания» сестре. «Люба, давай играть в школу» - предлагала сестричке. Ей чаще не хотелось играть в школу. Вероятно, потому что «учительница» бывала слишком  «строгой», делала замечания, ставила двойки и колы. Люба говорила: «Не буду в школу играть. Ты двойку поставила». Но всё же кое- какие  уменья, играя в школу, сестра получила.

Приближался Новый 1946 год. Ждали ёлку. К новому году портниха Нина Мосеич мне сшила платье. Шелковое! Ткань подарил дядя Коля Лощенко (привёз из Германии) Было оно нежно розового  цвета в мелкую клеточку. Поясок Нина сделала с розочкой из той же ткани. Пошла я на ёлку  в этом наряде с внутренним ликованием. Ёлку поставили в колхозном клубе (много стало ребятишек и в школьный коридор уже не вмещались). Был дед Мороз, кружились вокруг ёлки снежинки – девочки третьеклассницы в марлевых сарафанчиках, читали деду Морозу стихи, водили вокруг ёлки хоровод и пели «В лесу родилась ёлочка…». Только в клубе было  очень холодно. Видимо, не давала достаточно тепла одна голландка (круглая печь, обтянутая чёрными листами жести). Веселье у ёлки закончилось, и учеников повели в школу, где колхоз устроил угощение, каждому дали по миске пельменей. Домой летела, пылая от радости. И…сразу же радость померкла. На кухне у нас сидел дядя Вася Ерофеев, известный на всю Сафроновку бойщик скота. Я сразу же поняла, что его позвали зарезать бычка Буяна. За Буяном я ухаживала, пасла его, кормила отрубями, очень любила и вот… .Поднялся плачь с причитаниями: «Ему ведь тоже хочется жить. Если вы зарежете Буяна, я тоже лягу под поезд. Вам бы так!» Мама с бабой сначала меня уговаривали, потом прикрикнули: «Скотину на то и ростят, чтобы закалывать на мясо! Марш в угол!». Так оплакивала я всякую живность. Было очень жалко, ведь мы росли вместе с телятами, ягнятами, поросятами. У нас не было тёплой стайки, и, когда телилась корова или ягнились овцы, малышей приносили в дом, и они обитали в комнате, пока подрастут или пока наступит тепло на улице. Мы их гладили, ласкали, наблюдали, как они изменяются, подрастая. Родители учли мои истерики и стали выпроваживать меня из дому под разными предлогами к кому-нибудь в гости, если предстоял забой скотины. Слёзы теперь лились постфактум. Помню, как я обнаружила, что закололи ягнёнка, которого мы звали Федотка. Был он не такой как остальные овцы чёрные или серые, а пёстрый – с белыми и чёрными пятнами и с длинным хвостиком, в отличие от остальных – курдючных. (Кстати, курдючное сало солили, так же как свиное. Очень специфичный у него вкус, но мои родные любили это хакасское  кушанье). Папа при разделке туши отрезал Федоткин  хвостик и заткнул в тын. Ту-то я его и увидела, и Федотка был оплакан, как и все остальные.

В третьем классе  к нам пришла новая учительница- Антонина Иосифовна Калачева, молодая, но уже опытная. Клавдия Иосифовна, у которой мы учились два года, была  обременена семьей (трое детей, муж в заключении), заведовала школой со всеми вытекающими заботами и, видимо, не очень хорошо нас учила. Антонине Иосифовне поручили не обычный «комплект» - третий и четвёртый классы. Успеваемость у нас сразу же  стала аховой. Мама, придя с родительского собрания, рассказывала, что учительница говорит: «Всех на одну верёвочу повесь -  ни один не перетянет». У меня обнаружилась неспособность к русскому письменному. Не слышала  «й» и «ь». Писала, где их нет, и не писала, где надо. Правила знала, а  писала… ойёёй! В общем, значительно поредели наши ряды при переводе в четвёртый класс, и пополнились четвероклассниками, оставшимися на второй год. В четвёртом классе я стала хорошей ученицей. И Антонина Иосифовна, когда хвалила меня маме, говорила: « А ведь я думала оставить Галю на второй год».

На новогодней ёлке девочки – третьеклассницы обычно исполняли у ёлки танец снежинок. Под песню: «Мы белые снежиночки спустились мы сюда, летим мы как пушиночки холодные всегда …», кружились, приседали, изображали, что снежинки ложатся на землю. Для танца надо было одеться в белый сарафанчик из марли. Сарафанчик надо было накрахмалить, чтобы он был пышным. Матери, конечно, кто как мог, наряжали своих «снежинок». У нас возникла проблема с накрахмаливаньем. Мама сшила сарафан, а как крахмалить, не знала. Кто-то подсказал, что надо развести крахмал и в растворе замочить то, что надо накрахмалить, а потом выгладить горячим утюгом. Так и сделали. Но, когда начала мама гладить, марля стала прилипать к утюгу. Намучилась моя родненькая, но всё же сарафанчик получился.

Ёлка была наряжена в клубе. Довоенных игрушек уже почти не осталось (1947г.). Наряжали ёлку самодельными цепями, фонариками. Дедом Морозом была Антонина Иосифовна. Мы даже её не узнали.  В клубе как всегда было холодно. Снежинки наряжались в свои наряды в библиотеке за сценой. И тут оказалось, что у Римки Черепановой сарафан не белый, а серый. Видимо, сшили его из старой застиранной марли. Мама у Ирки  слыла в деревне,  мягко говоря,  грязнулей. Мы  окружили Ирку  и (о, детская жестокость) заявили: «Ты, Ирка, не выступай. У тебя сарафан грязный, ты на снежинку не похожа». Не помню, выступала бедная девчонка или нет.

Очень памятным событием было посещение городского кинотеатра «Динамик». Это случилось в конце учебного года, когда заканчивали третий класс. Антонина Иосифовна повела нас смотреть фильм «Сказание о земле Сибирской». Это был первый в моей жизни цветной фильм, и первый раз мы смотрели кино без перерывов. В нашем клубе кино показывали регулярно. Приезжала так называемая кинопередвижка. Киномеханик Илья привозил на саночках  в жестяных коробках киноленты и аппарат. Сеансов было два: дневной и вечерний. Ребятишки с рублём проходили в зрительный зал, рассаживались на скамейках, Илья включал киноаппарат. Часть заканчивалась, механик ставил новую, и показ продолжался. И так весь фильм. Мальчишки, чтобы посмотреть кино бесплатно, помогали киномеханику, перекручивали  киноленты на специальных приспособлениях.

Так сафроновские ребятишки смотрели все фильмы, которые тогда  были и до военные, и новые, которые только что вышли: «Выборгская сторона», «Возвращение Максима», «Человек с ружьём» «Потёмкин», «Мы из Крондштата» и др. Много фильмов смотрели о войне: «Радуга», «Жди меня», « Она защищает Родину», «Два бойца»… . Мало что понимали, но в кино всё равно ходили, хотя зимой  в клубе мёрзли особенно руки и ноги. Мальчишки после военного кино пересказывали друг другу отдельные эпизоды с комментариями, перебивая один другого: « А он… , а я бы… , трратата, бах, бах»!

С Антониной Иосифовной было очень интересно и на уроках, и во внеурочное время. Она читала нам книги на уроках, которые назывались «развитие речи», мы оформляли монтажи (так называли листы с наклеенными картинками), которые  выпускались к каким-то датам (дню рожденья Ленина и Сталина, дню Октябрьской революции и др.). Хорошо помню  монтаж с заголовком «XXX-лет Октября», «800 лет Москве». В четвёртом классе мы вступили в пионеры. К пионерскому сбору выучили «Торжественное обещание юного пионера». И потом старались выполнять эти обещания.

В четвёртом классе мы сдавали «выпускные» экзамены по русскому письменно и устно и по арифметике письменно. К экзаменам готовились. На уроках повторяли пройденное. Дома готовились по экзаменационным билетам. Очень волновались. Первый экзамен всегда во всех классах был 20 мая. К этому дню мы украсили класс полевыми цветами, черёмухой. Экзамены были как праздник.                

И вот курс начальной школы пройден. Окончившим выдали свидетельства и ведомости с оценками по четвертям и за год. У Гали Кирилловой троек в свидетельстве не было, значит я была ударницей. И так до окончания школы. Отличницей стала только в педучилище и в институте.

Впереди была учёба в Шадринской школе. Но тут прошёл слух, что деревенских в городскую школу принимать не будут (19-я школа была переполнена), что нам надо будет учиться в деревне Балухарь, а это более чем в 10-ти километрах от дома. Папа уж думал прибегать к знакомству (в19-ой школе завхозом работал его знакомый по работе в шахте Иван Егорович Сериков). Но как-то этот вопрос разрешился и сафроновские ребятишки были записаны традиционно девочки -  в женскую 19-ю школу, а мальчики - в мужскую 4-ю.

(Кстати, последняя была организована для детей спецпереселенцев в 1933г. и называлась образцовой спецпереселенческой). Записываться в школу мы ходили без родителей. Надо было взять с собой свидетельство и табель и прийти в школу, когда там дежурный учитель сидел в парадных дверях и вёл запись. В пятый класс мы записались двое – я и Галя Валеева, которая осталась на второй год в этом классе. Так мы стали одноклассницами на пять лет до окончанья девятого класса. Галя снова осталась на второй год в девятом и не стала учиться в щколе.  Никак ей не давался русский письменно (татарка), хотя по другим предметам училась хорошо.

Ходить в школу надо было 4 км по просёлочной дороге, которая проходила между картофельных полей. Почва у нас в Черемхово глинистая и весной и осенью, да и летом после дождя дорога становилась  ужасной. Грязь – чуть не по колено. Вот и месили мы её до окончания школы. А зимой дорогу заносило снегом, по которому тоже брести было нелегко.

Учёба в пятом классе начиналась в 8 утра. Мама будила меня в шесть, кормила чаще всего поджаренным хлебом на сале («ломотками»). А то заливала «ломотки» яицами. В семь часов мы с Галей выходили из дома и шли… . Зимой сильно мёрзли, особенно мёрзли коленки (на нас были одеты х/б чулки и сатиновые шаровары). Учёбу никогда не отменяли даже в морозы за сорок. А такое случалось гораздо чаще чем в нынешние годы. Правда, когда бывал дома папа, то в сильный мороз и метель он отвозил нас на коне. Усаживал на сани всех и закрывал сверху тулупом. Не помню, возили ли другие отцы  ребятишек в школу в непогоду? Из школы возвращались засветло. Идти было веселее. Утром  было страшно идти по темноте. Иногда мальчишки делали «факел» из резиновой камеры, тогда мы шли при свете, но приходили в школу закопчёнными и несло от нас горелой резиной.

Ни буфета, ни тем более столовой в школе не было. Иногда приносили из соседней рабочей столовой пончики с повидлом, и те, у кого было пять копеек, и кто успевал  купить вожделенный пончик за пять минут перемены, утоляли голод в сухомятку.

Учителя в 19–ой школе были прекрасные. Среди них были дети  шадринских спецпереселенцев, которые к 1949 году уже получили образование и очень ответственно учили нас- следующее поколение из семей раскулаченных крестьян. Это наш классный руководитель Закий Ахатович, Мария Сергеевна Бердникова, Нина Владимировна Мельникова (Сытина), Николай Давыдович Цымбалишин и др. Любимым предметом для меня стала ботаника, вообще биология, которую нам преподавала  Татьяна Яковлевна Лёзина. Татьяна Яковлевна была для нас образцом интеллигентности. Она  никогда не повышала голос, сама скромность. Сказывалось гимназическое воспитание. Говорят: «Учитель- это судьба». Татьяна Яковлевна определила мою профессиональную судьбу: поступленье на биологическую специальность в Красноярском пединституте. Наверное, любовь к естественным наукам была ещё предопределена и тем, что росла в окружении живой природы, среди полей, берёзовых лесов, огородов, коров, овец и другой живности.

В курсе ботаники в те годы  изучали работы И.В.Мичурина, Лысенко Т. Д. Учёных – генетиков называли менделистами – морганистами, а генетику – буржуазной наукой. Метод гибридизации по Мичурину я решила применить на практике. У нас в огороде на нераспаханном участке росли лесные растения в том числе «грамофончики». Так мы называли лилию – красоднев. Мне очень нравился этот цветок по форме, а желтый цвет я не любила.  И вот я решила скрестить грамофончик с шиповником, чтобы он стал розовым. Всё сделала так как «делал И.В.Мичурин». Нашла только что расцветший  грамофончик, высщипала ещё нераскрывшиеся тычинки, опылила пыльцой шиповника, завязала  опылённый цветок марлей и стала ждать, когда образуются «гибридные семена». Но, увы. Соседская девчонка Валька Логвиненко сорвала  мой цветок. Очень было жалко, что опыт  не состоялся. Тогда ещё не знала, что он бы и не получился. Только в институтском курсе ботаники узнала, что разные виды растений, а тем более семейства не образуют гибридов.

Пятый класс благополучно закончила, а вот  в шестом классе учиться пришлось в третью смену. Уроки начинались с пяти часов вечера, заканчивались пол -  десятого. Дорога домой была каждодневным испытанием. Две девчонки с замирающим от страха  сердцем шли в кромешной темноте. Немного «веселее» было в лунные вечера или, когда попадался попутчик. Иногда мы ждали ребят, которые учились в вечерней школе. Занятия у них заканчивались позднее наших уроков. Иногда оставались ночевать у знакомых и родственников (у бабы Домны Юндаловой, у Миши Батуева и др.) Ходить до дяди Коли и Тёти Сины было тоже далеко и страшно. Как-то зашла я на ночлег к Александровым. Они жили в бараке рядом со школой. Перед укладыванием спать, Валерка, мальчишка лет пяти, внук Александровых, ехидненько так заявил мне: «Тебя клопы сегодня заклопают». И заклопали! Даже при свете полчища кровопийц нападали на спящих людей. А я в эту ночь не сомкнула глаз. Больше никогда  к этим знакомым ночевать не заходила. Такие же испытания мы с Галей прошли и в восьмом классе, но боженька да молитвы наших матерей видно нас хранили. А вот мальчишкам не повезло. В тот год мы учились уже в девятом классе с первой смены. Пятиклассники Слава Корчагин, Алька Минигалимов и ещё кто-то возвращались из школы по темноте на коньках (по заледенелой дороге можно было катиться). Их остановили шадринские подростки, сняли коньки, валенки, одежду.  Славке коньком проткнули кожу на шее. Произошло это на окраине Шадринки. Разбойники – садисты не пустили ребятишек в город, и они бежали четыре километра до Сафроновки, конечно, обморозились. Этих скотов поймали и судили, а школьников  из Сафроновки стали возить на автомашине.

Машина была не оборудована. Ездили ученики стоя в кузове (как-то никто не выпал). Если переметало дорогу, то шли пешком. Собирались утром на конном дворе в хомутарке, где хранилась сбруя. Иногда наши ожидания затягивались. Тогда кто-нибудь бежал к шофёру дяде Пете Халковскому. Иногда он говорил, что сегодня не повезёт – сломалась машина или ещё какая-то причина. Тогда приходилось бегом бежать, чтобы не опоздать на урок. Из школы утренняя смена возвращалась «своим ходом», а вечером учеников привозили, но тоже не всегда. Вот так доставались нам знанья. Мама говорила: «Всё перенёс за солдатскую службу, всё перенёс на себе», имея в виду нашу учёбу. Надо было – шли и учились.