Мое детство: Мамина работа (1941 - 1955 гг.)

Сестренки с мамой и папой, 1948г.

Мамина работа

<media 8260>Полный текст книги в формате MS WORD</media>

Помню мамину работу с тех пор, как она работала дояркой. Скотный двор был от барака близко, через дорогу, и я ходила к маме. Проходила в ворота, за которыми справа был телятник, а впереди длинное помещение, ба, где коровы стояли на привязи, каждая на своём месте. Между базами располагалось помещение, где хранились подойники, фляги для молока, где учётчик принимал надоенное молоко от доярок, где вся посуда мылась. У каждой доярки были закреплённые коровы. Заработок  зависел от надоев, поэтому каждая доярка старалась получше накормить своих коров. А мамочка наша, вообще, была фанатом в каждом деле, никогда не берегла себя. Во-первых, вышла на такую тяжелую работу, когда Любе исполнилось только три месяца.  Не щадя себя таскала огромными вязанками сено, А, если удавалось проникнуть в амбар, где хранились зерновые отходы, то не упускала случая принести своим коровушкам мешок-другой отходов. Учётчик Хадыев (добрейший был человек, погиб на фронте), с укоризной говорил: « Таисия, ты опять в амбаре была»? В базах, где зимой стояли коровы, было  холодно, а надо было  руками подойть утром и вечером  20 коров. На утреннюю дойку доярок будил сторож, дедушка Фёдор Песегов. В четыре часа утра  он обходил все дома, где жили доярки, и стучал в ставни. Летом коров доили ещё и в обед. Мама простыла, надорвалась, стала болеть. Тот же Хадыев говорил ей: « Таисия, иди в больницу. Ты к нам пришла как кровь с молоком, а что с тобой стало». Пошла в больницу. Долго пришлось лечиться. А работу дояркой пришлось оставить. Дали «лёгкую» работу - на курятник.

Курятник! Это для нас,  ребятишек, целая жизнь. Построили жилище для куриц и петухов  за скотным двором на расстоянии в полкилометра. Дорога на курятник шла по полянке, на которой летом зеленела трава, цвели разные цветы. Тогда я не знала их названия. Теперь  знаю. Это были степные травы: астрагалы, которые мы называли курочками, астры альпийские, вероника, колокольчик сжатый, истод, ирис касатик и др. Летом мы (я, Люба, Лёлька, Колька, Глашка) бегали к мамам (тётя Лена Халявина работала вместе с нашей мамой) на работу по этой полянке, играли, катались по траве. Не доходя несколько десятков метров до  курятника, останавливались и кричали: «Мааамааа, мааамаа»! Дальше идти было опасно. Куры были породы Леггорн, а петухи в этой породе – просто злые собаки. Мы говорили: «Клевучие». Не однажды пришлось мне быть с раскровавленым носом. Петух подскакивал боком, подпрыгивал и как раз допрыгивал до уровня лица  ребятишек. Поэтому мамы выходили на наш крик с метлой, чтобы отбиваться от нападающих петек. Взрослым  тоже доставалось. Надо было быть всегда настороже.

Под охраной мам  мы проходили на так  называемую кухню. Это действительно была кухня, где готовили корм для  куриц. Здесь была большая печь на две топки. В неё были вмонтированы два больших котла, в которых и варили. Одно окно выходило на колхозный огород, другое в противоположную сторону, куда обычно выпускали кур летом. У стены, напротив топок печи была клетка- «изолятор», в который садили заболевших кур и петухов. На клетке – лежанка для сторожа. Сторожил курятник дедушка Мосеич - умный много повидавший, уважаемый человек, солдат Первой мировой войны. Заведовала птицефермой (так официально  назывался курятник) Дарья Гавриловна  Губарь. Кроме неё  было ещё две рядовых курятницы: мама и тётя Маруся Сидельникова. После ухода тёти Даши в декретный отпуск, на посту  заведующей её сменила мама. Тётя Маруся  надеялась, что это место займёт она, обиделась и ушла с курятника. В последующие годы с мамой работали кроме тёти Лены Халявиной, тётя Таня Песегова, Аня Мурзайкина.

Из кухни в обе стороны вели двери в базы - длинные помещения, в которых комфортно жила птица. С одной стороны базы были большие окна и лазейки, через которые кур, открыв задвижки, выпускали на улицу. Противоположная от окон стена была глухая, и вдоль неё были устроены седала-насесты. В обоих концах базы стояли высокие ящики с ячейками в несколько рядов. Здесь курицы неслись. Отсюда курятницы собирали в ведра снесённые яйца и уносили их в колхозную кладовую. Вдоль базы были поставлены не глубокие корыта для воды и корма.

На курятнике мы не только были рядом с мамой  (дома-то мы её почти не видели), но узнавали, какой нелёгкий её труд, осознавали, как зарабатывается  то, чем нас кормят, и, то на что нас одевают. Где ещё лучше найти условия для слияния душ, для взаимопонимания, для единомыслия  ребенка и мамы.

Летом мамам надо было посадить свою картошку, выполоть, окучить. Да, мало ли каких  домашних дел было у каждой. И тут ребятишки были на подхвате. Мамы с утра управлялись со всеми делами (кормили куриц, убирали в базах, на площадках для выгула) и уходили по своим делам. А мы заменяли их. Это называлось- дежурить на курятнике. Мы должны были следить, чтобы коршун не утащил курицу. Такое могло быть. Коршуны регулярно кружили над курятником, описывая круги. И надо было, заметив хищника, бегать по выгульной площадке, махать каким-нибудь предметом (чаще метлой), кричать. Как только мы начинали кричать, куры с шумом, с кудахтаньем бежали в базы или под крыши, которые были устроены для прогулок в дождливую погоду. Мамам приходилось иногда пугать коршуна, выстреливая из ружья, Ружьё всегда висело над лежанкой сторожа, а у нас, дежурных, никогда даже не возникало мысли дотронуться до него. Надо было смотреть не только за коршуном, но и за людьми, которые тоже могли поймать курицу. Вокруг курятника летом вырастала высокая, густая полынь, в зарослях которой бродили куры.

Был такой случай. Праздник Троица. Мама с папой были приглашены на свадьбу в Шадринку  к Юрловым. Дежурить на курятнике осталась тётя Таня. А она отправила вместо себя дочку Надю. Наша «компания» решила тоже праздновать Троицу. Из рассказов взрослых мы знали, что раньше молодёжь устраивала гуляния в лесу, завивали на берёзах венки, пили чай из самовара, веселились: пели песни, плясали. В лес мы не пошли, а с печенюшками, полученными для этого случая, с бутылкой чая, с кружками и какой-то тряпичкой вместо скатерти пришли на полянку около курятника.  «Накрыли стол», как-то быстро всё съели и начали «веселиться». Как надо веселиться мы знали, потому что всегда присутствовали на взрослых гулянках. Мы пели песни, какие знали и какие слышали от старших, в том числе и частушки. Например: «Стоит Маша у ворот, широко разинув рот, и никто не разберёт, где ворота, а где рот», или «Эх, я, эх, я за кого я вышла. Мой милёнок как телёнок, сама никудышна» и другие. Поплясали, взявшись за руки, хороводом под пение:  «Во кузнице, во кузнице, во кузнице  молодые кузнецы…» и «Зять на тёще капусту возил…». Всё быстро пропели и сплясали. Делать нечего. Пошли на курятник. Тут Надя уговорила нас недолго подежурить, и была такова, убежала  в деревню. Мы остались. Халявины побыли  и ушли домой. А нам с Любой уходить нельзя. Я знала, что мама отвечает за сохранность куриц. (Их каждую осень пересчитывали). Вот и дежурили дотемна. Сторож тоже задержался. Люба уснула на лежанке, а я  сидела и  боялась.

Когда родители приехали из гостей, детей не оказалось дома. Халявины сказали, что мы остались дежурить. Папа побежал на курятник. Возмущался поведением Нади. Нёс Любу на руках, а я шла  вприпрыжку за папой. Так закончилось наше «гулянье».

К курятнику был прикреплён конь Моряк, на котором Федя Халявин возил горючее. Курятницы, как только начиналась молотьба объезжали тока в бригадах и заготавливали корм курам на зиму. Это были отходы после сортировки намолоченного зерна (семена сорняков, с небольшим количеством зёрен). Всё это хранилось в амбаре на курятнике. Амбар был двухэтажный, вероятно, привезённый с усадьбы раскулаченных.  На втором этаже амбара на веревке было подвешено большое круглое сито, через которое ещё раз просейвали отходы, и то зерно, которое удавалось отсеять, делили между собой. Хлебной пайки, что давали на трудодни в войну, конечно не хватало. А мама ещё помогала городским родным. Ведь в городе было особенно голодно. (Этим же ситом  пересейвали рисовые отходы. В 1946г. на колхозной мельнице обдирали рис, видимо,  взятый у японцев. Военнопленные японцы  его и обрабатывали. Из отходов перед родительским днём мы с бабой по зёрнышку отбирали рис на поминальную кутью. У нас говорили - на панафиду).

Заготовка кормов шла до поздней осени и даже зимой. Женщины по одной или вдвоём ставили на телегу большой ящик и, изо всех сил погоняя Моряка, ехали за несколько километров на полевой ток. Моряка разогнать на рысь было почти не возможно. Его хлестали прутом, а он в ответ лягался. Только тёте Тане удавалось лентяя разогнать. Она вставала на телеге на ноги, дёргала за вожжи с возгласом: «У, язви тебя»! нахлёстывала конягу. Мы часто ездили с мамой по отходы (катались).

Зимой дорогу на курятник переметало. Всё равно, укутавшись, шли к маме, ходили за ней как хвостики, куда она туда и мы: в базу к курицам, когда им насыпали корм, наливали в корыта воду, собирали из гнёзд яйца. Зимой привозили на курятник подохших от истощения  (кормов не хватало) коров, лошадей. Курятницы рубили  эти туши, варили в котлах. От этого на кухне стояла вонь. Курицы тоже болели, теряли перья, ходили с голыми шеями, им  не хватало витаминов. От войны и животные страдали.

Летом привозили с инкубатора цыплят. Инкубатор был в селе Хомутово близ Иркутска. Поездка на газогенераторной машине, которая работала на берёзовых  дровах, напиленных небольшими чурочками, занимала обычно  двое суток. Для цыплят было построено специальное помещение. В нём была печь, от которой тепло шло по длинной кирпичной трубе, проложенной по полу. От трубы в обе стороны свисали жестяные листы, под которые собирались цыпушки.  Это приспособление  заменяло наседку. Печь топили даже ночью, пока цыплята были маленькими. Зимой в этом помещении размещались новорожденные ягнята. На цыплятнике обычно работала тётя Лена. Кормили малышей творогом, варёными яицами , пшеном.  Поилки (тарелки, в которые перевёртывали бокалы с водой) были устроены так, чтобы цыплята не могли намокнуть.

 Мы любили бывать на цыплятнике, пока цыплята были ещё «пуховичками». Посмотреть на желтенькие комочки, подержать их в руках, попоить изо рта такое удовольствие! На корм подросшим цыплятам привозили конопляный жмых (семена конопли, из которой отжали масло, спрессованные в круги в обхват величиной). Мы тоже ели этот жмых. Цыплята к осени вырастали, и петушков забивали. Сбой (головы,  лапки, пупки, сердечки) разрешали брать курятницам. Тогда  мы лакомились похлёбкой из потрошков.

Курятник посещало районное начальство. Запомнила зоотехника райЗО (районный зоотехнический отдел) Мокина. Приезжал он на легковушке (ЭМке). Иногда нас прокатывал до кладовой. Его боялись прогневить. Обязательно надо было снабдить яйцами и курочкой и, конечно, без оплаты.

Во время моей болезни маме пришлось уйти с курятника, чтобы иметь возможность лечить меня, быть побольше дома. В это время освободилось место уборщицы в школе. Прежняя уборщица, тётя Нюра Чернышова,  вынуждена была оставить работу из-за болезни сына. (Миша Чернышов умирал от туберкулёза). Выгода  этой работы была ещё и в том, что школьным работникам давали хлебный паёк по карточкам  и зарплату, хоть и маленькую, платили деньгами.

Школьное помещение состояло из двух классных комнат, коридора и маленькой учительской комнаты. В классах  были печки-голландки, а в коридоре - плита. Мама топила печи и мыла     парты, окна, полы. Причём всё мылось тщательно до сияния (маму в деревне называли чистоткой). Полы были не крашены. Приходилось их шоркать голиком. Мама иногда брала меня с собой в школу. Здесь большим удовольствием у меня было перебирание ёлочных игрушек, которые хранились в шкафу в учительской. До войны колхоз наш был богатый и с тех пор сохранились стеклянные игрушки: шарики, сосульки, шишки. Особенно мне нравились маленькие розовые чайнички с цветочками. Кроме стеклянных игрушек, были серебристые картонные зайчики, рыбки. Из раскрашенной ваты были разные фрукты. Был  здесь и дед Мороз. Ёлку ставили в школьном коридоре.

Учителем была Мария Абрамовна Булакаева, по национальности татарка, образованная, интеллигентная женщина. У неё была большая семья: три дочери и два сына. Один из них, Вилька, был полный идиот. Ходил летом по деревне в длинной рубахе без штанов. Бубнил что-то непонятное. Старшая  дочь Марии Абрамовны – Мира училась в Горном  институте, который был эвакуирован в Черемхово из Ленинграда. Вторая – Галя после войны закончила в Иркутске институт иностранных языков и преподавала английский в 19-ой школе в Шадринке до отъезда семьи из Сафроновки. Ася – третья дочь в то время была ещё школьницей. И самый младший - Тимчик до школьного возраста умер.   

Среди учеников были отъявленные «фулиганы». Особенно отличались Юрка и Генка Черкашины, сын председателя колхоза Мишка Подпорин, другие им подражали. Однажды они заложили печные трубы с крыши кирпичами. Мама рано   утром, до начала занятий, затопила печи, и весь дым пошёл в здание. Нагадили в школьных сенях. На уроках тоже не слушались.

В Сафроновку приехала семья эвакуированных из Ленинграда: пожилая женщина Любовь Павловна, её дочь и двое внуков- школьников. Любовь Павловна по специальности была пианисткой. Здесь же её определили учительницей. (Учитель Ягудин ушёл на фронт). Это была высокая сухощавая женщина с рыжей лисой на плечах. У лисички была  мордочка с ушками, глазами, носиком. Я всегда рассматривала эту мордочку. Любовь Павловна курила. Папирос, конечно, не было, и она страдала без курева. Выручала её наша мама. Она приносила ей дудочки самосада.

Табак выращивали для папы. Он курил крепчайший самосад. Кроме того,  табак обязаны были сдавать государству для армии. В огороде под это зелье отводили две гряды. Высаживали табак  рассадой. Когда появлялись в пазухах листьев пасынки и цветочные бутоны, их надо было отщипывать. Эту работу поручали мне (наверно, баба не понимала, что для ребенка это отрава). Табак был с меня ростом и даже выше. После такой работы болела голова и тошнило.

Тяжело работали, голодно жили, каждый день боялись получить похоронку или уже получили, но женщинам хотелось пообщаться, поговорить, погоревать и…повеселиться. Собирались у кого-нибудь. (Чаще у Песеговых. Комната у них была побольше, и маленьких детей не было). Приносили еду (у кого что было). Была и водочка. Продавали в магазине разливную. Пели, плясали хороводом. В маминой компании  собирались земляки, высланные из одной местности. Они называли себя Минусинскими. А были ещё Рубцовские, Уфимские и др. Среди женщин был один старик  Степан Николаевич Меркулов -  певец и плясун (в молодости). Степан Николаевич хоть и на полусогнутых ногах, но в хороводе приплясывал. Мама рассказывала, что однажды разгулялись, а выпивка закончилась. Бабушка Авдотья  Сиротинина объявила: «Ой, бабоньки, у меня есть»! И побежала домой. Вернулась с поллитровкой, разлили (а за неимением рюмок, пили из солонок) и пригубили…. Оказалось, в спешке  Авдотья Григорьевна прихватила керосин. Вот было смеху – то.

Гулянки – застолья с выпивкой, песнями, плясками  были обычными в довоенное и послевоенное время. Гуляли бригадой, а то и всем колхозом летом, когда заканчивали посевную страду (отсевки). Мама рассказывала, как они в июле 1937 года гуляли на Ангаре. Мужики, разыгравшись, хватали женщин и бросали в воду. А Маша Воронцова охраняла маму: «Эту не троньте»! Мама была беременна мной. Ещё мама рассказывала, что все поздравляли Василия Ивановича Губаря с рождением сына. У него уже было две дочки, а тут родился Вовка. Василий Иванович  был озабочен за жену. Роды были тяжелые. В этот же раз чуть не убились, возвращаясь с гулянки. Шофёр Иван Пастухов едва не перевернул грузовик под уклон.

Я помню две гулянки – на Машином стану и в бригаде у папы. На стану  «столы» были накрыты в чисто подметенной конюшне, а в бригаде – прямо на траве. Чтобы было не жарко на солнце гуляющим, срубили деревья берёзы и поставили наклонно у изгороди с южной стороны от «столов». На такой гулянке обязательно присутствовал колхозный баянист Ислам.

Выпивкой в основном была брага – медовуха и разливная водка, которую покупателям продавали каждому в собственную посуду: бутылку, ведро, четверть (трёхлитровую бутылку), бидон, крынку, у кого что было. Этим пользовались продавцы. Говорили, что водку «женили» т.е. разбавляли водой. Чем закусывали -  не помню. Наверное  картошкой с мясом (по этому случаю, председатель разрешал заколоть колхозную скотину: барана, бычка или свинью).

Дома тоже собирались гулянки в основном зимой, когда было меньше работы. Отмечали праздники, приезды дальних гостей - родственников, а то просто надо было «отдать долги»: у многих гостились -  пора и к себе звать. В этом случае находился предлог и готовились к застолью. Загодя ставилась брага. Дня за 2-3 начиналась стряпня. Мама, бывало, ночей не спала. Ей казалось, что у неё  всё не получится, хотя  всегда кушанья и печёное были отменными. Мама как-то слышала, что Даша Губарь, председательша, говорила, что у Кирилловых и Логвиненковых  (у тёти Нади) лучше всех угощенье. А она-то у многих бывала. Было с чем сравнивать.

Собирались в нашем доме все родные (у нас была большая родня), друзья, земляки. Приглашали колхозное начальство. Хорошо запомнила гулянку зимой 45-го года. Отмечали мой день рождения. Мне исполнилось 8 лет. Среди гостей были солдаты, только что вернувшиеся с фронта. Гостей было много, а комнатёнка мала. Поэтому были вынесены кровати, ящик. Столы и посуда были позаимствованы у соседей. Маме было не до именинницы. Я, видимо, проголодалась, а, может, соблазнилась вкусным праздничным кушаньем – котлетами. Котлеты в те времена стряпали по-крестьянски большими, размером с женскую ладонь. Жарили их в русской печи на листах (противнях). Листы с котлетами мама поставила в комнату, и я вместо того чтобы съесть одну котлетку, обкусала заострённые концы у всех котлет. Котлеты подавались на общей тарелке, разрезанными на кусочки. Когда мама хватилась резать котлеты, то пришла в ужас от увиденного. Выяснила сразу же, кто это сделал, и я оказалась в углу. Стояла и очень раскаивалась. Было жалко маму. И ещё очень боялась, что придут гости и увидят меня в углу. Стыд–то какой!

Обязательно стряпали «печенье». В войну умудрялись стряпать из картошки, из крахмала, сахарной свёклы. А, когда не стало проблем с мукой, тут-то наша мамочка чего только не стряпала: разные булочки с повидлом и вареньем, пироги с брусникой, завертушки (рулеты) с маком, разборный пирог с изюмом и «мелкое»: сметанные и заварные калачики, хворост. Сыпчуг (хакасская стрепня) – тесто как на хворост, только нарезанное лапшой и сваренное в масле. Подавали его, залитым мёдом.  Печенье ставили на стол на больших тарелках или подносах. Накладывали горкой: внизу булочки а сверху  «мелкое».

Веселились от души. Пели на много голосов. Это хоровое пенье навсегда стало любимо и осталось в памяти. Все мамины родственники обладали хорошими голосами. Любимыми были песни о Ермаке («Ревела буря, дождь шумел…»), «Глухой неведомой тайгою…», «Среди долины ровныя…», «В саде ягода-малина…» про Ваньку- ключника, который разлучил князя с женой. Дядя Коля Лощенко привёз с фронта песню «По Берлинской мостовой…». Помню, как грянут хором припев: «Казаки, казаки! Едут, едут по Берлину наши казаки»! Аж мурашки по коже! Дядя Коля не только хорошо пел, но и плясун был отменный. Половицы гнулись под его сапогами. Плясали хороводом под пение «Во кузнице, во кузнице, во кузнице молодые кузнецы…», «Зять на тёще капусту возил, молоду жену в пристяжке водил. Эх, ну- ко, ну- ко, тёща моя. Прру стой, молодая жена. Тебя старую чёрт не возьмёт, молода жена живот надорвёт»! Тётя Таня Песегова весёлая была женщина в гулянке. Как пойдёт плясать да припевать частушки: «В колхоз пришла – юбка новенькая, из колхоза пошла ж…- голенькая»…! Разговаривали, рассказывали разные смешные случаи. Ни когда у наших не было ссор, не говоря уж о драках. Не было похабщины (соромшины). Поэтому мы, ребятишки, всегда присутствовали при этом весельи. Только так, как будто нас тут и нет.

На этой гулянке по случаю моего дня рождения тётя Тоня, мамина сестра, подарила мне фетровую панамку бордового цвета  с синими, вышитыми шелком полосками и бантиком на макушке. А папин дядя Сидор Ефимович Юндалов подарил кусочек  газового шарфика. Баба Марфа Брагина подарила фанжонку вологодского кружева цвета кофе с молоком. Так называли раньше такие косынки. Видно сохранилась эта нарядная вещь у бабоньки с давних времён, поэтому один уголок был порван. Не сберегла этот подарок. Теперь бы цены ему не было. А самое главное первый раз в жизни мы с Любой держали в руках настоящие яблоки. Крупные, ароматные, видимо, это была антоновка.  Привёз их дядя Ваня, сын Марфы Романовны. Он демобилизовался из армии на Украине и довёз эти фрукты до Сибири, правда, немного подморозил. Помню, как держала в руках это чудо, о котором знала только по картинке в Букваре.