Госпожа Сазерленд и её книга о Марии Волконской, а ещё о географии и развесистой клюкве
Каменщикова Эльвира
Категория: Иркутск : История, Сибирь, Сибирь
Предыдущая статья | Следующая статья
Эльвира Каменщикова
Апрель 2014
Моя английская корреспондентка (pen-friend) прислала мне книгу Кристины Сазерленд «Сибирская княгиня» (CristinaSutherlend “PrincessofSiberia”). И попросила высказать мнение об этой книге. Я полагала, что это будет частная переписка и ничего более.
Но, когда я приступила к чтению, то меня взяла оторопь: столько ошибок, доходящих до бреда, я никогда не встречала.
Вызывает сомнение само название книги. Разве бывают уральские или московские княгини. Они определяются по принадлежности к княжескому роду, а не по географии. К тому же Волконская недолго была княгиней. Выйдя замуж за князя Сергея Волконского в 1825 году, она стала княгиней по мужу, а в июле 1826 года он был лишен титула и прав состояния. Этот статус потеряла и Волконская, окончательно подписав бумаги в Иркутске в январе 1827 года. От подписи под ними она не могла отказаться, - таковы были условия, тем самым она переходила в податное сословие, такими же становились и её дети, рождённые в будущем. Так что сибирской княгини не существовало вовсе. Это нонсенс!
Сазерленд пишет не только о Волконской, она пишет общую картину, начиная с мятежа на Сенатской площади, создаёт историю и других фигурантов. Всех причастных к мятежу 1825 года она (некоторые цитаты привожу на английском, чтобы не быть обвинённой в предвзятости) характеризует как «(charming, idealistic, well-educated, youngmen… )
Эти эпитеты нужно доказывать. О молодости сибирских узников поговорим чуть позже.
Далее идёт пассаж о женщинах: «…Of these women, three of whom incidentally were French. The youngest and most outstanding in character and in courage was Princess Maria Volkonsky…». («Из этих женщин, между прочим, три были француженки, самой юной и самой выдающейся по характеру и отваге была княгиня Мария Волконская», - Э.К.).
Во всём весьма сомнительные утверждения. Прочитав о трёх француженках, я довольно прилично знаю биографии, причастных к сибирской истории, несколько призадумалась, о каких трёх француженках идёт речь? Француженкой была Полина Гебль (Прасковья Егоровна Анненкова). Она приехала из Франции почти накануне мятежа. В отношении двух других можно говорить, лишь опосредовано. У Камиллы Ледантю мать была, безусловно, из француженок, но давно обрусевшей, как обрусела и её дочь, тем более никогда не была во Франции. Третья француженка, по мнению Сазерленд, очевидно, Екатерина Ивановна Лаваль, но у неё только фамилия французская. Иван Степанович Лаваль давно стал русским, не именовался французским именем, служил при дворе на высоких должностях.
Второе сомнительное утверждение: самой юной она считает Волконскую. Нет, нет и нет! Самой юной была Камилла Ледантю, она младше Волконской на три года. Но и почти всех остальных нельзя считать старухами, все они: Полина Гебль, Александра Давыдова, Александрина Муравьёва, Елизавета Нарышкина, Екатерина Трубецкая, - были почти ровесницами Волконской, а, если принять утверждение, что Наталья Фонвизина была 1806 года рождения, то она была моложе Волконской, на один год.
А уж утверждение, что Волконская была самой выдающейся по характеру и по отваге не выдерживает никакой критики. Лично я считаю самой выдающейся по отваге Полину Гебль и постараюсь доказать сей факт. Едет в Сибирь, почти не владея русским языком, не зная страны и её обычаев, оставившей маленького ребёнка и ринувшейся за Анненковым только из любви, имея весьма сомнительный статус матери незаконнорождённого ребёнка, всё другое меркнет перед этим поступком. Хотя могла остаться в доме матери Анненкова, весьма богатой дамы, и жить в полном комфорте. А, находясь в тюрьмах, как Читы, так и Петровского завода, никогда не теряла присутствия духа, тем самым поддерживала бодрость и в других дамах.
Александра Давыдова, оставившая в России шестерых малолетних детей, но понимавшая, что она нужна Василию Львовичу, столько натерпевшаяся от матери Давыдова, которая не давала согласия на брак, хотя было четверо детей, рождённых до брака. После смерти матери Давыдова в 1825 Василий и Александра обвенчались. И до отправки В.Л.Давыдова на каторгу в Сибирь в законном браке родились ещё двое детей.
А ТрубецкаяЕкатерина Ивановна, беззаветно любившая Сергея Петровича, тяжелобольного в то время, - постоянные кровохаркания, ехала, сознавая, что, возможно, она похоронит его в сибирской земле, а ей не разрешат вернуться на родину. Понимавшая, что он нуждается в её духовной поддержке, поскольку положение его было весьма тяжким из-за невыхода на площадь в день восстания.
Хрупкая Александрина Григорьевна Муравьёва, оставившая двух детей, любившая Никиту Михайловича больше Бога, говорившая, что Господь ей это простит. Но все они не признавали себя героинями, считая свои поступки, совершёнными только по долгу любви.
Ошибки на каждом шагу, некоторые я не буду приводить на английском, поскольку перевод их отнимет много времени и места. На этих ошибках спотыкаешься на каждой странице, а на некоторых страницах по нескольку раз. «Мария соединилась с мужем в Нерчинске». (р.6) Не в Нерчинске, а в Благодатском руднике Нерчинского горнозаводского округа, город Нерчинск находится в 300 километрах севернее Большого Нерчинского завода или, как сокращённо его называли, - Нерзавод.
«Двое их детей (Волконских, - Э.К.) родились в Чите». Не в Чите, а в Петровском заводе. Младенец Софья родилась в Чите 10 июля 1830 г., в тот же день скончалась. О чём свидетельствует и надгробная плита во дворе Читинской церкви во имя Михаила Архангела.
Мать Марии Волконской – Софья Алексеевна, а не Александровна, дочь Алексея Константинова, библиотекаря Екатерины II.
Якобы Николай Николаевич Раевский, отец Волконской, получил от отчима, Льва Денисовича Давыдова имение Болтышку с 10000 тысячами (р.16) крепостных, “…withitscontingentsofmorethantenthousandsserfs». Явная несуразность. Это было бы одно из богатейших состояний России, наравне в Шереметевыми и Юсуповыми. С.Г.Волконский в нескольких имениях имел всего 1600 крепостных душ. Несмотря на 10000 рабов, Раевские иногда откровенно нуждались.
В марте 1801 года, по мнению Сазерленд, произошла дворцовая революция (apalacerevolution), «тиранический царь Павел был удушен офицерами семеновской гвардии…» Слишком упрощённый и неправильный подход к событиям мартовской ночи. Называть убийство коронованного государя кучкой заговорщиков дворцовой революцией непростительно. И позволительно спросить: а сколько там было семёновских офицеров?
И что за термин: “BlagodarnoeSobranie”? Мне такое название неизвестно.
Но поражает панибратское отношение к Василию Львовичу Давыдову, Сазерленд называет его Вася Давыдов (VasyaDavydov), в письмах на французском к нему обращаются, как к Базилю, но нигде нет фамильярного Васи.
Братья Раевские, Александр и Николай, никогда не учились в Пажеском корпусе, ни в Московском университете. Только Александр Раевский воспитывался в пансионе Московского университета.
Это так сказать, вступление к главе «Киев, Крым и Пушкин», то время, с которого некоторые усиленно развивают тему утаённой любви Александра Сергеевича Пушкина к Марии Раевской. Госпожа Сазерленд посвятила этой теме около 40 страниц.
История летней поездки 1820 года на юг развивалась в двух местах: в Киеве и Петербурге.
В Киеве генерал Н.Н.Раевский страдает от артрита, в Петербурге решают, что делать с Пушкиным за его вольнолюбивые стихи, Сазерленд присваивает им статус «революционных», Пушкину точно не миновать бы Сибири. Как-то слишком вольно обращается автор со словом «революция».
Генерал Раевский с семьёй, и спутниками в составе сына Николая, двух младших дочерей Марии и Софьи, доктора Рудыковского, гувернантки, и компаньонки Анны Ивановны, крестницы генерала едет на кавказские минеральные воды.
С Кавказа они едут в Екатеринослав. Там Николай Раевский-сын узнаёт, что в городе находится Пушкин. Пушкина находят в убогом домишке и в лихорадке после купания в Днепре.
Раевские едут дальше, и они забирают его с собой в Пятигорск. Доктор Рудыковский лечит его хинином.
Вся семья ехала в двух каретах и коляске. Поначалу Пушкин ехал в коляске с Николаем, но лихорадка так трепала поэта, что генерал Раевский забрал его к себе в карету. 25 сентября 1820 года Пушкин в письме к брату Льву сообщает: «Я лёг в коляску больной, через неделю вылечился…» О событиях лета 1820 года Пушкин сообщает брату только в сентябре.
В Пятигорске они встречаются с Александром Раевским. Пушкин принимает ванны. Прожили там два месяца. Из всей этой короткой поездки вывели многие пишущие, в том числе и госпожа Сазерленд, утаённую любовь А.С.Пушкина до конца его жизни к Марии Раевской. Никто не посчитает, сколько же лет было тогда Марии Раевской, а была она подростком. А некоторые современники говорят, что был тогда Пушкин влюблён в Екатерину Раевскую. И не хотят замечать, что Мария Николаевна в своих «Записках» сама приписала себе строки из «Евгения Онегина», хотя в письме к Вере Вяземской поэт пишет, что этоона, Вяземская, вдохновила его на эти строки, когда они были на море в Одессе. Но это слишком большая тема, чтобы её наскоком решить в этом материале, так что ограничимся только этими строками.
ЛИБЕРАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ В КАМЕНКЕ
Это не мое название, а название главы в книге госпожи Сазерленд (page 47).
Чтение книги Сазерленд доставляет столько удовольствия, сколько езда по ухабам.
Глава о Каменке начинается со съезда гостей в имении Давыдовых Каменке на празднование 70-летия Екатерины Николаевны Самойловой, матери Василия Львовича Давыдова. Упоминается, что Васе Давыдову 28 лет. Что за панибратство называть подполковника, хотя и в отставке, Васей. И сразу задаешься вопросом, а в каком году всё это происходило. Василию Львовичу исполнилось 28 лет в 1821 году, а матери, которая с 1750 года рождения, 70 лет в 1820. Следовательно, если рассуждать логично, всё-таки это было в 1820 году.
«Александр Давыдов, старший их двух братьев Давыдовых…» (Alexandr Davydov, the older of the two Davydov brothers…). Простите, как это из двух братьев Давыдовых? Их было четверо: Николай Николаевич Раевский, старший единоутробный брат остальным Давыдовым: Александру, Пётру, Василию. И Давыдову Александру в 1820 году не 43 года, а было 47 лет.
Очевидно, в противовес Софье Алексеевне Раевской матери Марии Раевской, которая была холодна с детьми, автор расточает похвалы бабушке, Екатерине Николаевне, её восхищает, что она Марию называла Машенькой. Ах, какая она великолепная, эта бабушка Машеньки.
Да, в своём восхищении Давыдовой Сазерленд не знает или не желает знать, что рядом происходит под гостеприимным кровом Каменки жестокая драма шестерых людей. В Каменки подрастают четверо незаконно рождённых детей Сашеньки Потаповой или бастардов, как их тогда называли, рождённых от внебрачной связи с Василием Львовичем Давыдовым.
Сашенька Потапова, воспитанница Давыдовой, дочь бедного чиновника Потапова Александра Ивановича, губернского секретаря посмела влюбить в себя Василия Львовича и нарожать детей. Согласия на их венчание Александра Николаевна не давала. Обвенчались они, как я уже упомянула, только после её смерти в 1825 году, остальные дети были рождены в законном браке. А за четверых старших детей пришлось долго бороться братьям за узаконение их и внесения в дворянские книги.
На странице 50 (page 50) упоминается Михаил Фёдорович Орлов. Речь идёт пока о скрываемой помолвке Екатерины Раевской и Орлова, и на то есть причины. Но не стоит упоминать о том, что он был незаконнорождённым, или это только для пикантности. Но тогда это было распространённое явление. Граф Бобринский был незаконнорожденным сыном Екатерины II. Почему не стоит упоминать? Да потому что Михаил Орлов был таковым только до 8 лет, а по Указу 1796 года он, как и остальные дети, был узаконен.
Михаил Орлов был достаточно богат: имение, в котором 1606 крепостных душ, хрустальный завод, довольно привлекательный жених для Екатерины Раевской. Несмотря на это, генерал Раевский потребовал от Михаила выхода из всех тайных обществ. Оттого-то и скрывается сватовство Орлова.
Главная ошибка автора этой книги скрывается в заголовке главы. Никакого либерального собрания в ту пору в Каменке не было, и не могло быть. Появление И.Д. Якушкина в Каменке было совершенно случайным. Он ехал из Москвы, чтобы пригласить М.Ф.Орлова на открытие московского съезда Союза спасения в январе 1821 года. Орлов со своим адъютантом Охотниковым ехал в Каменку на юбилей хозяйки имения. По дороге, на одной из станций, они встретились с Якушкиным. Не сочтя приглашение неудобным, он повёз Якушкина в Каменку. Но как разрешил свои затруднения с членством в обществе Орлов чуть позже.
Вопреки утверждениям автора, штаб 2-ой пехотной армии находился в Тульчине, а не в Кишинёве. В Кишинёве дислоцировалась 16 пехотная дивизия Орлова и его штаб.
Сазерленд сообщает, что Мария тоже приехала в Каменку, и «нашла в старой биллиардной, лежащего животом на обширном столе, своего друга Пушкина». Когда он успел стать её другом? В то время, когда его трепала жестокая малярия, и было неприлично встречаться наедине и даже говорить девочке-подростку с едва знакомым человеком?
Сазерленд приводит, якобы слова Пушкина из его дневника: «Я волновался из-за перспективы увидеть Машеньку, мою прекрасную музу». Я не придумала слово «перспектива», так в тексте (prospect). Откуда взяла автор эту цитату? Неужели для поддержки своей версии можно легко фальсифицировать документы? Даты, из какого дня записи взята цитата, не приводится. Но дело в том, что Дневника Пушкина за 1820 год не существует. И никто, кто писал о Каменке 1820 года, в том числе и Якушкин, не упоминает о Марии Раевской. Ну, кто бы обращал внимание на девочку-подростка?
В декабре 1820 года Пушкин упоминает о Каменке в письме к брату Льву: «Время моё протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и весёлая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, немного стихов». Ни о какой музе речи не идёт. Было бы странным присутствие подростка, где много шампанского и острых слов.
Сазерленд всё ставит с ног на голову (page 58) «Хотя Мария была взволнована присутствием Пушкина…, но не все в доме разделяли её радость…. Отсутствие осторожности у поэта было широко известно, а должны были под видом празднования собраться либералы всего округа на мили вокруг для обсуждения планов общества. Якушкин был откровенно встревожен, дядя Вася (так у Сазерленд) один из влиятельных членов Южного общества был весьма недоволен, что Николай (Раевский) привёз своего болтливого друга в их дом в такое важное для них время». Автор путает божий дар с яишницей. О Южном обществе пока и речи нет. Якушкин послан только для приглашения Орлова на съезд. И потом что за тайное общество, если на него собираются либералы всей округи. На самом деле это было вполне мирное празднование дня рождения. А Орлов приехал в Каменку решать свои матримониальные планы и ничего более.
Сазерленд очень невнимательно перечла «Записки» И.Д.Якушкина или это был дурной перевод, она перенесла все акценты с Александра Раевского на Пушкина. Александр Раевский – скептик и весьма недоверчивый человек приглядывался к гостям. Подозрение его вызвало присутствие И.Д.Якушкина. Вот что пишет в своих Записках» Якушкин:
«Он (Александр, - Э.К.) не верил, чтобы я случайно заехал в Каменку, и ему очень хотелось знать причину моего прибытия. В последний вечер Орлов, Вас.Л.Давыдов, Охотников и я сговорились так действовать, чтобы сбить с толку Раевского насчёт того, принадлежим ли мы к тайн. Общ. или нет. Для большего порядка при наших прениях был выбран президент Раевский (Александр, а не генерал Раевский, как полагает Сазерленд). С полушутливым и полуважным видом он управлял нашим общим разговором. Когда начинали очень шуметь, он звонил в колокольчик».
Все высказывались за и против учреждения Тайного общества в России. Высказал мнение Орлов, его поддержал В.Л.Давыдов и Охотников. Пушкин доказывал всю пользу, какую могло бы принести тайное общество. Якушкин доказывал, что в России невозможно никакое тайное общество. Александр Раевский стал ему доказывать, в каких случаях могло быть полезно такое общество. Тогда Якушкин ему сказал: «Мне нетрудно доказать вам, что вы шутите; я предложу вам вопрос; если бы теперь существовало тайн. Общ., вы, наверное, не присоединились к нему?» - «Напротив, наверное, присоединился бы», - отвечал он. «В таком случае давайте руку», - сказал я ему. И он протянул мне руку, после чего я расхохотался, сказав Раевскому: «Разумеется, всё это вместе одна только шутка». Другие тоже смеялись кроме Ал.Льв., который дремал и Пушкин, который был очень взволнован… Но, когда он увидел, что из этого вышла только шутка, он встал… и сказал со слезой на глазах: «Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою и высокую цель перед собой, и всё это была только злая шутка».
Сазерленд пишет, что, несмотря на то, что он написал столько революционных поэм, несмотря на то, что он часто отправлялся в ссылку, ему не доверяли. Расхожие мысли и мнения. Хоть кто-нибудь взглянул бы на этот вопрос по-иному. Его берегли, берегли его гений.
В 1824 году Директория Южного общества поручила С.Г.Волконскому принять Пушкина в общество в его члены. Но Волконский, опасаясь, что принадлежность к тайному обществу может трагически отразиться на судьбе поэта, не выполнил возложенной на него миссии. Он не желал видеть головы поэта на плахе. Позже он признавался сыну (М.С.Волконскому). «Как мне было решиться на это… когда ему могла угрожать плаха!»
Чем же закончилось приглашение, привезённое Якушкиным М.Ф.Орлову, на съезд. Орлов согласился и приехал в Москву, где в доме Фонвизина на Рождественском бульваре должен был состояться съезд.
Первое заседание открылось 5 января 1821 года. Несмотря на все расточаемые Сазерленд похвалы М.Ф.Орлову, он весьма хитрым способом, выполняя данное обещание Раевскому, вышел из Союза.
На первом заседании М.Ф.Орлов выступил с программой решительных действий, в которую входило создание типографий для печатания антиправительственной литературы и фабрики для печатания фальшивых денег для подрыва кредита правительства и подготовки к открытому выступлению. Все участники были возмущены его предложениями. А он, якобы обидевшись, заявил, что выходит из союза тайного общества, и покинул съезд. Дорога к браку с Екатериной была открыта.
Много чего смешного можно прочесть у автора книги о Каменке: стреляли уток на берегах реки ранним утром, собирали грибы в обширном парке. А ведь по новому стилю это уже было 7 декабря, день Святой Екатерины. В этот день на Руси устанавливаются зимние дороги.
ЖЕНЩИНЫ ЧИТЫ (THELADIESOFCHITA)
На страницах своей книги госпожа Сазерленд сообщает нам новые географические сведения, и, если руководствоваться её книгой, как пособием по географии Восточной Сибири, то вы не найдёте в тех местах названных ею географических объектов. По её словам, поселение Чита лежит в живописной долине на великой дороге между озером Байкал и Нерчинском: не лежит и не лежало, поскольку основное место ссылки каторжан в то время были места у южной границы с Китаем, вблизи реки Аргунь (Горный Зерентуй, рудники Нерчинского горного округа). Нерчинск находится в 300-х километрах от центра Нерчинского горнозаводского округа, к северо-востоку. Чита в то время не считалась поселением, а была острогом, а во времена первопроходцев именовалась плотбищем на реке Ингода. Она продолжает: в нескольких километрах (милях) от Читы находится озеро Онон, и сообщает также пикантную подробность: Чингиз Хан вершил на его берегах правосудие и топил в его водах виновных. Озера Онон около Читы никогда не существовало, поскольку это река и находится далеко к востоку от Читы. Но здесь расположено не очень обширное озеро Кенон, и я могу подтвердить его наличие, поскольку в детстве ловила со старшими братьями карасей. Но подробностей о казнях Чингиз Хана сказать ничего не могу, поскольку не была свидетелем. Возможно, автора можно простить, поскольку царские чиновники путали Нерчинск с Нерзаводом, как и другие городки.
Вопреки мнению Сазерленд, к 1827 году Чита была не очень многолюдным острогом с несколькими десятками домов с сотней горнозаводских крестьян, и нескольких запасных магазинов (складов).
Вначале не было построено общей тюрьмы, государственных преступников размещали в двух перестроенных крестьянских избах, так называемые Малый и Дьячковский казематы. Приговорённые никогда не были в Нерчинске, а только восемь из них в Екатерино-Благодатском свинцово-серебряном руднике, в Читинском остроге и Петровском заводе. И употребление слова Нерчинск только вводит читателя в заблуждение.
Все факты, сообщаемые автором, взяты, естественно из «Записок» М.Н.Волконской, но Волконская дневника не вела и через столько лет, начиная писать записки, как она говорит, по просьбе сына, думается, что допустила ошибки, так что к этому тексту нужно подходить с осторожностью. Но при сравнении цитат, приводимых Сазерленд с цитатами в «Записках» Волконской предстаёт странная картина, автор книги по своему разумению правит цитаты и добавляет кое-что от себя лично. Создаётся впечатление, что она пользовалась неверным переводом «Записок» или сама выдумывает, но заключает их в кавычки. «She had come to Chita two weeks before us and had rented the dwelling of a local Cossack near the jail…» - «Она приехала в Читу за две недели до нас и наняла жилище у местного казака рядом с тюрьмой…» Этой фразы нет в «Записках Волконской. Речь идёт о А.Г.Муравьёвой, но она прибыла в Читинский острог в феврале 1827 года почти за 8 месяцев до прибытия Благодатских узников. Дом наняла у комиссионера Помолева и перестроила его. Единственное верное упоминание, что он находился рядом с тюрьмой. Цитируя «Записки», Сазерленд упорно называет Трубецкую Катюшей, хотя Волконская называет её Каташей, как впрочем, её звали все в Читинском остроге. Очевидно, у автора возникли ассоциации с Катюшей Масловой Льва Толстого.
А.Г. Муравьёва перестроила чердак, сделав некое подобие балкона, выходившего на двор «первой избы» или Малого каземата. Муравьева тот час же повела Волконскую на этот балкон, но Сазерленд по-своему переделывает цитату из «Записок». «I saw Belyaev and Frolov brothers, and other new faces. Many of the newly arrived were young – could not have been more than nineteen or twenty–two…” Не было братьев Фроловых, но были братья Беляевы. Посмотрим, как читается этот эпизод у Волконской.«…Александрина повела меня туда и показывала заключённых, называла мне их по именам по мере того, как они выходили в свой огород. Они ходили, кто с трубкой, кто с заступом, кто с книгой. Я никого из них не знала; они казались спокойными, даже весёлыми и были очень опрятно одеты. В их числе были совсем молодые люди, выглядевшие 18 – 19-летними, как, например, Фролов и братья Беляевы». О молодости участвовавших в мятеже 1825 года чуть ниже.
Постоянное передёргивание цитат особенность, присущая автору книги.
Волконская пишет об А.В.Ентальцевой: «… она была умна, прочла всё, что было написано на русском языке, и её разговор был приятен…» Сазерленд переиначивает: “Madam Entaltsev had brought cases of books from Russia…” Ентальцева никак не могла привезти с собой чемоданы книг, по некоторым жизненным обстоятельствам она была беднее церковной мыши, её в Читу привезла Нарышкина, а помогла собраться в дорогу Екатерина Фёдоровна Муравьёва, впрочем, она же снарядила в дорогу и Юшневскую. Но многочисленные сундуки с вещами личного обихода везла Е.П.Нарышкина, за то себя и укоряла при виде того, как перетряхивают для описи её вещи.
Упоминая А.Г.Муравьёву, Сазерленд почему-то называет её Энни, хотя имя у неё было Александра, некоторые называли Александриной, прозвище в Чите и в Петровском заводе было Мурашка.
Говоря о Наталье Дмитриевне Фонвизиной, автор пишет, «несмотря на немецкую фамилию, она - стопроцентная русская, хотя была замужем за офицером Финляндского полка». Это уж, ни в какие ворота не лезет. Наталья Дмитриевна по мужу была Фонвизиной, но происходила из семьи Апухтиных. И никогда не была замужем за офицером Финляндского полка. Автор путает её с Анной Васильевной Розен, которая на самом деле была замужем за Андреем Евгеньевичем Розеном, служившим в Финляндском полку. Мужем Натальи был Михаил Александрович Фонвизин, генерал-майор в отставке, в отставку ушёл из пехотных войск. Сообщая о том, что после смерти мужа она вышла замуж за Пущина, лицейского друга Пушкина, называет его Жанно. Что за панибратское отношение к людям, о которых она пишет! Пущина Жанно звали в Лицее, но никак не в Чите, и не в Петровском заводе.
Сообщая о Чите, мадам Сазерленд пишет: “The new houses were all grouped together near the prison, along Сhita’s main street. WhichbecameknownasDamskayа ulitsa, TheLadies’ Street”. «Новые дома все группировались около тюрьмы, вдоль главной Читинской улицы, которая стала известна как Дамская улица, Леди стрит» - Э.К.
Вынуждена разочаровать мадам Сазерленд и её читателей. Не было в Чите Дамской улицы, поскольку дома, приобретённые или построенные, были разбросаны по всему острогу. Прасковья Егоровна Анненкова построила дом напротив почтовой станции, рядом с домом Смольяниновых. А.Г.Муравьёва перестроила дом Помолева в переулке напротив Малого каземата. Е.П.Нарышкина сняла или купила крестьянскую избу на краю казематского овсяного поля у опушки леса. А.И Давыдова наняла дом в восточной части острога. Волконская и Трубецкая построили дома в линии с домом Лепарского, рядом с гауптвахтой.
Дамская улица была в Петровском заводе, где дома на самом деле были выстроены рядом с казематом. Только М.К.Юшневская смогла приобрести дом за речкой, несколько в стороне от Дамской улицы.
Вопреки мнению Сазерленд, денежными делами узников острога и их жён занимался сын Смольянинова, управителя Городищенской волости, - Евгений, а не Осип Адамович Лепарский. (p.195)
И вовсе не комендант Лепарский заставил создать артель (p.195), он не имел права приказывать о создании артели, поскольку это дело добровольное, по сути артели в Чите и не было, жили в складчину. Организационные формы были разработаны в Петровском заводе, где в этом была настоятельная необходимость, были также разработаны уставы Большой и Малой артели.
17 января 1828 года умер Николенька, 2-летний сын М.Н. и С.Г. Волконских, оставленный Марией у свекрови. Правда, у Сазерленд другая дата, февраль 1828 года. Но и самое странное, якобы Пушкин написал длинное письмо, в котором была Эпитафия на смерть ребёнка, которая была выбита на надгробии мальчика. Но она лукаво не сообщает, кому написано письмо и дату его, очевидно, надеясь, что наивный читатель поверит, что письмо было послано Волконской. Не было писем Пушкина к Волконской. Если Сазерленд сообщает о таком письме, то она сделала открытие в пушкинистике, так что же не опубликовала его, то-то был праздник у пушкинистов! Об эпитафии на могильном надгробии сообщил Марии отец, это он попросил Пушкина написать эпитафию.
По словам Сазерленд смерть Николая Николаевича Раевского (отца) была поздним летом после поездки к Николаю I, поскольку он был на маневрах вблизи Болтышки, что явилось тяжким ударом для М.Н.Волконской. Так оно и было. Но то, что она сообщает при этом совершенно недопустимо. Фердинанду Богдановичу Вольфу она создаёт новый чин: генерал-хирург, хотя он был штаб-лекарем при полевом докторе 2-ой Армии. То добавляет новые подробности к должности Вольфа; «the brilliant staff surgeon and physician of the second Army of the Ukraine”. Ну не был он им.
Н.Н.Раевский скончался 16 сентября 1829 года, известие об его смерти до Волконской дошло намного позднее. Сазерленд пишет: “He (Вольф - Э.К.) was brought to Maria’s bedside under a military escort, dragging his chains…” Он (Вольф) был приведён к постели Марии военным эскортом, под звяканье цепей». Обычно сопровождал один солдат из инвалидной команды, и не было никакого звяканье цепей, поскольку их уже сняли . Ножное железо было снято в феврале 1829 года в память об усопшей Императрице Марии Фёдоровне. Автор не следит за тем, что она пишет, поскольку ранее сообщала очень красочно, что кандалы были сняты поздним летом 1828 года. Или упоминание о звяканье желез для устрашения читателя?
У автора рассматриваемой книги всё приблизительно. Полину Гебль она делает намного старше подруг по Чите, заявляя, что когда она прибыла в Петербург, ей было 30 лет, то есть к 1828 ей было 32 года. Полина была намного моложе некоторых своих соузниц, так как родилась она в 1800 году. И не служил Иван Анненков в Преображенском полку, а был поручиком Кавалергардского полка. И не было у него двух сестёр, только одна Мария. Сообщает, что Полина, будучи предприимчивой особой, открыла свою пошивочную мастерскую, не открывала, а служила продавщицей в магазине моды Диманси.
Я уже упоминала о том, что чтение этой книги, - это езда по ухабам: вдруг натыкаешься на новую должность генерала Дибича, она определила его начальником отделения полиции генерала Бенкендорфа. В то время, когда Полина Гебль добилась аудиенции у начальника Генерального штаба Дибича, ещё не существовало III-его отделения.
Выдумывает какого-то Юрия Некрасова, чайного торговца, у которого якобы останавливалась Полина Гебль по пути в Читу. Согласно мемуарам Полины, она останавливалась у купца Наквасина, проживавшего на Вшивой горке, и к которому она имела письма из Москвы. Купец Наквасин, реальное лицо, он даже упоминается в летописях Иркутска в связи с пожаром, случившемся в его доме. И зачем придумывать нелепые факты, что пока она проживала в Иркутске, то шила платья для дам по своим рисункам.
Можно было согласиться с писаниями мадам Сазерленд или вовсе их не читать, если бы она писала роман с вымышленными лицами на тему сибирской ссылки, но она пишет популярную книжку на историческую тему, не меняя фамилий героев. Посему факты ею приводимые должны быть точны до скрупулёзности или аптекарской точности, иначе всё это становится ядом.
Она вопрошает (p.212), что отличает Читу от других этапов изгнания, и отвечает: «… “were still young and full of hope… The majority of the prisoners were young… in their early twenties or younger…» («… они всё ещё были молоды и полны надежд… Большинство заключённых были молоды, едва за двадцать или моложе…» - Э.К.). Какие уж тут надежды, если впереди пятнадцать лет каторги. Но давайте разберёмся с возрастом, так ли уж они были юны.
Будем ориентироваться на 1827 год, когда Читинский острог был уже почти заполнен. Самому старшему В.К.Тизенгаузену было уже 47 лет, кроме него 8 человек родились в начале 80-х годов 18-ого века, приближались уже к сорокалетнему возрасту. В те времена человек 40 лет считался пожилым. 30 человек родились в 90-х годах 18-ого века, тоже не очень молодые. 36 человек родились в самом начале 19 века, до 1803 года. Так что юными не были. Петру Беляеву было уже 22 года, а В.С.Толстому 21 год, но выглядели они моложе других.
И сообщает, что эти юнцы дважды атаковали Трубецкого из-за его поведения 14 декабря. Насчёт атак сказать ничего не могу, только достоверно известно, что Юлиан Люблинский публично спросил Трубецкого, почему он не вышел на площадь. Но и сам Люблинский не был на площади, так что его вопрос не совсем закономерен.
Заговор молчания определённо был. Если Трубецкой входил в какое-то отделение, все находившиеся там, замолкали. Но своим терпением, добротой Трубецкой смог преодолеть остракизм и многие полюбили его, чувство, которое осталось до конца жизни.
Нужно сказать, что в писаниях Сазерленд особенно не повезло А.Г.Муравьёвой. Это нелепое имя Энни, которое она никогда не носила, очевидно, где-то она встретила это имя, но оно относилось к сыну Розенов, оставленного Анной Васильевной Розен у родной сестры, перед отъездом в Сибирь.
И, несомненно, мадам Сазерленд прилагает руку к распространению легенды о том, что именно А.Г.Муравьёва привезла в Читинский острог «Послание в Сибирь» (Во глубине сибирских руд). А сочинила это Мария Николаевна Волконская в своих «Записках» «…он хотел поручить мне своё «Послание к узникам» для передачи сосланным, но я уехала в ту же ночь, и он его передал Александре Муравьёвой». Но И.И.Пущин получил от А.Г.Муравьёвой только стихотворение Пушкина, обращённое лично к нему:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Ни о каком «Послании узникам» И.И.Пущин не упоминает. Кроме всего прочего, о каких рудниках могла идти речь, когда в ноябре 1826 года в Москве появился секретарь графа Лаваля из Сибири, провожавший туда Е.И.Трубецкую, ни о каких рудниках не шла речь, поскольку первые узники находились на каторжных винокуренных заводах, рядом с Иркутском. У этого стихотворения имеется и другое название «Послание в Петровский завод», переписанное чужой рукой. До сих пор неизвестно местонахождение подлинника.
Госпожа Сазерленд произвольно соединяет эпизоды, имевшие место в разное время и в разных местах. Так, сообщая о смерти А.Г.Муравьёвой, она описывает случай, имевший место в Чите, когда дежурный офицер при её свидании с мужем, запретил ей говорить на французском языке. Александрина переспросила Никиту на французском, что хочет от неё офицер. Офицер закричал на неё, она выскочила из помещения, на помощь бросились товарищи. Конфликт мог бы закончиться трагически, но Лепарский уладил его. Сазерленд переносит этот эпизод в Петровский завод и полагает, что он был причиной смерти Муравьёвой. Это событие случилось за пять лет до смерти Муравьёвой. Сазерленд сообщает, что Волконская дежурила у постели больной. Она приписывает Волконской слова, которых нет в «Записках», но берёт их в кавычки: «когда Энни поняла, что умирает, то она попросила меня написать прощальные письма родителям». Каким родителям? Мать Александрины умерла, когда Муравьёвы ещё находились в Читинском остроге. Отец её, Григорий Иванович Чернышёв умер в 1831 году, за год до смерти Александрины. Не писала М.Н.Волконская никаких писем.
На самом деле, умирающая Александрина призвала Трубецкую и продиктовала ей письмо для своей сестры Софьи, самой старшей и самой разумной. Поручила Екатерине Ивановне не оставлять заботами Никиту и Нонушку. А остальных дам даже не пускали к постели умирающей. Около неё постоянно находился Никита Михайлович и Вольф. Муравьёва попрощалась только с Якушкиным и Вадковским.
И всякие намёки на связь Марии Волконской с Александром Поджио, тем более ссылки на Муравьёву, это просто оскорбление памяти давно умерших. Они не могут заступиться за себя. А многим «пожирателям грязи», как я их называю, нужны всякие вымышленные подробности, чтобы их смаковать с себе подобными. Этим и занимается госпожа Сазерленд. Но для какой цели?
Автор сообщает, что в марте 1829 года в Чите родилось трое детей. Якобы у Сони Давыдовой, Сони Давыдовой не знаю, но была Александра Ивановна Давыдова. Её сибирский первенец родился в июле 1829 года, но звали его не Вадка, а Вака, полное имя Василий. Дочь Анненковых Анна родилась ещё в Москве, 11 апреля 1826 года, а в Чите родилась дочь Ольга 19 мая 1830 года. Автор пишет: спустя два дня по прибытии Полины Гебль в Читинский острог она и Иван Анненков обвенчались. Всё-таки нужно было изучать русские православные обычаи. Когда прибыла Полина в Читу, был пост. В пост свадьбы не играются. Венчание состоялось только 4 апреля 1828 года.
И откуда автор берёт свои данные? Пишет, 1 июля 1830 года Волконская родила девочку по имени Сонюшка, которая прожила два дня. Девочка родилась 10 июля, в тот же день умерла. По романтическим представлениям автора девочка была похоронена на холме, обращённым в сторону Ингоды. К острогу как-то ближе река Читинка, а не Ингода. Девочка была похоронена у восточной стены Читинской церкви Михаила Архангела. В настоящее время надгробная плита восстановлена.
Сазерленд беззастенчиво дописывает фразы в мемуарах бывших каторжников, так (р.215) якобы А.Е.Розен пишет о Волконской:» ... litheoffigure. With beautiful eyes? Smooth. Olive complexion and aristocratic bearing. She was unmistakably a princess. I admire her, though my preference always goes to blond, blue-eyed, Baltic women”
Давайте обратимся к подлинному тексту Андрея Евгеньевича Розена («Записки декабриста», Иркутск, 1989 г., стр.230): «М.Н.Волконская, молодая, стройная, более высокого, чем среднего, роста, брюнетка, с горящими глазами, с полусмуглым лицом, с немного вздёрнутым носом, с гордою, но плавною походкою; получила у нас прозванье “lafilleduGange”, девы Ганга; она никогда не выказывала грусти, была любезна с товарищами мужа, но горда и взыскательна с комендантом и начальником острога». Никаких предпочтений между брюнетками и блондинками балтийского типа Розен не высказывает, ни о каких подлинных княгинях не говорит. Тем более, что по рождению Мария Николаевна Раевская княгиней не была.Никогда не поверю, чтобы Розен мог себе позволить писать подобные пошлости.
Со страницы 218 (p. 218) в писаниях автора начинается «развесистая клюква» или описание дерева баобаб, о котором все слышали, но мало, кто видел. После потери ребёнка в Чите, естественно, что Мария Николаевна чувствовала себе не очень здоровой. Тем более, как добавляет автор: “Не (имеется в виду С.Г.Волконский) wasunabletogiveMariathemasculinecomfortshecraved…” «…Он был не в состоянии дать ей мужского утешения, которого она страстно желала… - Э.К. Кто поставил диагноз об её состоянии в эти дни? И какие могли быть страстные желания утешения, когда через 19 дней для второй партии, где находился Волконский, начинался переход в Петровский завод. Для такого перехода нужно было решить множество хозяйственных проблем и собраться в дорогу. Какие уж тут утешения? Да, можно было бы привести шутку французов о свече.
По словам Сазерленд выход нашла Полина Анненкова, она пригласила Марию на стоянку бурят к шаману. И всё, что сообщает далее автор, является плодом её фантазии.
После пережитых волнений, стресса, дороги в Сибирь Фонвизину мучили ночные кошмары, она кричала по ночам, так что крики её были слышны по всему острогу. Но, вопреки Сазерленд, которая тоже отправляет Фонвизину на лечение к шаману, она не лечилась у шамана, и кто бы это позволил. Как сообщает Волконская, этот недуг у Натальи Дмитриевны со временем прошёл сам собой. И каким образом они могли бы ездить к шаманам, когда дали подписку не покидать места поселения? И вряд ли позволил лечиться у шаманов Михаил Александрович Фонвизин и одобрил бы Вольф. К тому же у восточных бурят был распространён буддизм и ламаизм. Целителями были ламы, ещё их называли ламы-эмчи, то есть учёный лама. Шаманизм был распространён у западных бурят, то есть в Иркутской губернии.
Попутно сообщает автор, что Н.Бестужев в последние два года составлял бурятско-русский словарь. В какие последние два года? В Читинском остроге не было для этого условий, они могли появиться, когда Бестужевы уже находились в ссылке в Верхнеудинском округе Иркутской губернии. И оказывается, что Волконская выучила бурятский язык и общалась на этом языке с местным населением. И даже удивляла бурятских ребятишек, когда обращалась к ним на их родном языке. И на каком диалекте? А диалекты разные. Когда я спросила у западной бурятки, как называется нож для резки плитки карымского чая, у восточных бурят он – хэршул, то она мне ответила, что у них такого слова нет, и нож называется по другому.
По словам Сазерленд через острог постоянно проходили кочевые буряты, гнали стада овец, табуны лошадей. Через деревню, возможно, она лежала несколько в стороне, но вряд ли позволил бы комендант Лепарский гонять через острог стада овец и табуны лошадей. Да к тому же якобы толпы бурятских ребятишек бегали купаться на Ингоду. Насколько я помню, дети всегда купались в Читинке. Ингода же лежит несколько в стороне, при том не очень располагает к купанью, глубокая и быстрая. И даже бурятский князь, надо бы сказать, тайша или шуленга, часто навещал Волконскую и дарил ей пакеты чая. Единственный эпизод общения с местным населением описывает Анненкова. К ней зашёл мелкий торговец-бурят, принёс чай, какие-то поделки, в доме находился и Анненков, но конвойный вытолкал торговца за дверь, очевидно, заметив приближавшегося офицера. И ещё был один эпизод общения Анненковой с бурятским тайшёй. На одной из станций, кто-то выглянул из двери, и более не показывался. Полина испугалась и не спала всю ночь. Утром оказалось, что это был молодой тайша. Они познакомились и вместе пили чай. При переправе всех узников через Читинку, присутствовал и он, как подчинённый Лепарского по воинскому соединению, но увидев Полину, отвернулся, чтобы не показать, что он знаком с ней. И, когда якобы Полина предложила пойти к шаману, то Волконская вызвала князя, чтобы он сопроводил их к нему. Потом идёт описание юрты, шаманского действа и всего, что связано с шаманством, так сказать философия шаманизма. Не описание, а целый научный трактат на двух страницах. И где интересно, всё это описывает Волконская? В «Записках» даже нет упоминания о шаманах и лечении у них.
Мне думается, что автор всё это выдумывает и списывает у каких-то авторов книжек по шаманизму, под влияние моды на буддизм и шаманизм в совремённой Европе. Но при чём здесь первая половина ХIХ века?
Сазерленд вкладывает в уста Марии следующее; «… я прогулялась к дому Полины на опушке леса, отсюда можно было видеть озеро и реку – прекрасный вид». Хотя ранее автор пишет, что в нескольких милях от поселения находится озеро Онон. К тому же, дом Полины стоял в довольно оживлённом месте, напротив почтовой станции по Нерчинской дороге, рядом с домом Смольяниновых.
Сазерленд обвиняет Лепарского в том, что он сообщил о переходе в Петровский завод только в июле 1830 года. Напрасно! Дамы уже 12 июня писали письма на имя Бенкендорфа о сохранении прежних условий, что были в Чите. Мадам Сазерленд делит всех узников Читинского острога на холостых и женатых. По ею разумению в первой партии шли холостые, а во второй мужья с жёнами.
В начале августа 1830 года вышли две партии из Читинского острога в Петровский каторжный завод. Это была строго рассчитанная военная операция с воинским распорядком. Два дня переход, на третий днёвка. Колонна двигалась в двойном оцеплении, первое кольцо: солдаты с оружием с примкнутыми штыками, второе - конные вооружённые буряты, которые находились в подчинении у Лепарского, он был командиром дивизии.
Лепарский запретил дамам приближаться к колонне, поэтому некоторые уехали вперёд, другие следовали позади в нескольких часах езды.
Но автор описывает весь переход, как увеселительную поездку: дамы были в широких юбках и соломенных шляпках, собирали ягоды, грибы. В конце концов, дамы были вынуждены уехать вперёд, нужно было обустраиваться в Петровском заводе.
Я уже упоминала, что госпожа Сазерленд слаба в географии. Она полагает, что переход из Читы в Петровский завод проходил по живописным берегам реки Селенги. Но, к сожалению, река Селенга вытекает из пределов Монголии и впадает в Байкал. Нужно было хотя бы для общего образования взглянуть на карту. Узникам по пути иногда попадалась река Уда, вплоть до Верхнеудинска.
“Shortly after her arrival at Petrovsk, Maria had a small house built next to Annie Muraviev’s imposing dwelling…” («Вскоре после прибытия в Петровск Мария построила небольшой дом рядом с импозантным домом Энни Муравьёвой… « - Э.К.)
Ничего рядом с домом Муравьёвой Волконская не строила. У Волконской в Петровском заводе было два дома: первый небольшой дом она купила далековато от острога, почти на окраине, но через месяц перешла жить в каземат, в номер мужа. И начала строить второй дом. Но совсем не рядом с домом Муравьёвой, а на противоположном углу в порядке из четырёх домов.
Дом Муравьёвой стол на углу Дамской улицы рядом с внушительным, двухэтажным домом Е.И.Трубецкой. Затем стоял дом Анненковой и только потом дом Волконской, и совсем не маленький. Дом с шестью комнатами на участке в 400 кв.м. с большим флигелем, баней и прочими хозяйственными постройками.
И тут же госпожа Сазерленд пересказывает слезливую историю Камиллы Ледантю и Василия Ивашева. Но привносит кое-что новое. Оказывается, что Василий Петрович говорит М.Н.Волконской, что он не видел Камиллу уже лет шесть, хотя это неправда. Когда Василия отправили в Пажеский корпус, то Камилле было всего три года. А потом её мать была вынуждена оставить место гувернантки в доме Ивашёвых, поскольку девочки выросли, семья не нуждались в её услугах. Но Сазерленд ещё больше запутывает дело. Он якобы доверительно говорит Марии, что он только знает: она на два или три года старше его и совсем некрасива. Зачем нужны эти выдумки автору, но Камилла была младше Василия на 11 лет и довольно красива. Но и то, что сообщает Сазерленд о судьбе Ивашевых похоже на бред. Она сообщает, что Ивашевы были счастливы в браке, но их преследовали несчастья. Умер ребёнок в возрасте двух лет, а через три года она, будучи уже беременной на восьмом месяце, поехала куда-то в открытых санях, простудилась и умерла. Не могла получить действенной медицинской помощи в заброшенной деревне вблизи Туринска, куда они были отправлены после Петровского завода, потому и умерла.
Василий Петрович Ивашёв после окончания срока каторги в 1835 году был переведён в г.Туринск Тобольской губернии. В Петровском заводе умер их сын Александр в годовалом возрасте, родилось ещё трое детей, которые были живы и здоровы в Туринске. В 1839 году Камилла скончалась родами вместе с девочкой. В Туринск приехала ещё в начале 1839 года Мария Петровна Ледантю, мать Камиллы. Через год после смерти Камиллы скончался Василий Петрович. А в 1841 году Марии Петровне было разрешено выехать с детьми, в Симбирск, а не с девочкой буряткой, взятой Ивашёвыми на воспитание. Дети воспитывались у тётки, княгини Екатерины Петровны Хованской.
Сазерленд полагает, что в Петровском заводе, когда все жили раздельно по своим камерам в тюрьме, у каждого были свои занятия, женщины занимались своими детьми (р.234) и более не нуждались в сильном лидере, каковым она считала Волконскую. Но дамы не нуждались в нём и ранее. Да и сама Волконская писала сестре, что она в силу своего тяжелого характера мало общается с подругами.
Посему полагает Сазерленд, Волконской нужно было решать тяжёлую проблему распада своего брака.
Автор подчёркивает, что восстановить общую картину последних лет её жизни в Сибири очень трудно, поскольку в письмах многого нельзя было сообщать из-за ужесточившейся цензуры, якобы царь Николай решил, что цензуры Лепарского недостаточно и ввёл дополнительную цензуру в Иркутске и в С-Петербурге.
Это уже выдумки от самой госпожи Сазерленд. Цензура переписки была жестокой с самого начала. Узникам не разрешалось писать, иметь письменные принадлежности. Разрешения на письма было позволено только жёнам. Письма полагалось подавать Лепарскому в открытом виде. Затем они отправлялись в Иркутск, где вновь прочитывались.
Ещё в декабре 1826 года А.Н.Голицын в рапорте на имя Николая Iсообщал, что в Тобольске учреждена перлюстрация для наблюдения за перепиской сосланных в Сибирь государственных преступников и их жён. Также была введена, кроме цензуры коменданта, цензура канцелярии иркутского гражданского губернатора и IIIотделения в С-Петербурге.
Но как раз в Петровском заводе появилось больше возможностей для секретной переписки. В Петровском заводе постоянно находились покупщики железных изделий завода, приходили караваны купцов с товарами и грузом для жён государственных преступников. Приходил обоз от Екатерины Фёдоровны Муравьёвой. А там всегда мог находиться и посланец от неё с письмами и за письмами.
У автора книги, мадам Сазерленд настолько велико желание сочинить интимные отношения между А.Поджио и М.Н.Волконской вопреки всему: здравому смыслу, обстоятельствам, чести многих людей, посему она сама создаёт цитаты, закавычивает их, не указывая источника этой цитаты. «… Alessandroontheotherhandisnotpatient. Buthehasgreatimaginationandasenseofbeauty» «... с другой стороны, Александр не обладал терпением, но имел великолепное воображение и чувство красоты…» - Э.К. Сазерленд пишет, что Поджио обладал двумя качествами, что весьма восхищали Марию в мужчинах. Это нужно доказывать, что именно Поджио обладал этими качествами, а Марию они восхищали. Сазерленд лукаво не уточняет, что эти слова выдернуты из контекста письма Марии сестрам, где она упоминает о тепличных грядках в остроге, говорит, что Серж и Александр добились большого успеха в выращивании овощей, и там где Серж берет терпением, Александр добавляет воображение. Так, что сравнение это всего лишь об огородничестве, ничего романтического!
Весьма сомнительно утверждение мадам Сазерленд, что Мария Раевская знала Александра Поджио с детства, поскольку были родственниками. Не были родственниками с её раннего детства, намного позднее возникло родство, но не кровное и весьма отдалённое. Это отдалённое родство возникло только с 1825 года, когда брат его Иосиф тайно обвенчался с Марией Андреевной Бороздиной, дочерью Андрея Михайловича Бороздина, женатого на сестре Василия Львовича Давыдова - Софье.
И не мог Александр посещать Каменку с детских лет Марии, всё-таки большую часть времени Раевскиепроводили в Болтышке, а у Александра не было причин и времени. С 1814 года служил в Преображенском полку, в Петербурге. Появился в имении матери, Яновке тольков 1825 году, когда вышел в отставку
И всё это пишется для того чтобы подвести читателя к следующему пассажу: "… Annie Muraviev – a close and observant friend – was the first to notice that Maria “tended to regain all of her former sparkle the moment Alessandro was around” (p.216), «…Энни Муравьёва – близкий и наблюдательный друг была первой, кто заметил, что потухшие глаза
Марии вспыхивали, когда вблизи появлялся Александр», - Э.К.
Для объективности, я попыталась найти этот пассаж в доступных письмах А.Г Муравьёвой, но не обнаружила. И потом уместен вопрос, как часто могла наблюдать эту картину Александрина Муравьёва, т.е. появление Поджио вблизи Волконской в условиях острога. Возможно, один раз за три года. И то эта вероятность ничтожна мала. Острог, это тюрьма, а не увеселительное заведение.
Мадам Сазерленд берёт фразу в кавычки, но не указывает, откуда она это выдрала. И что за Энни? Зачем изобрела это имя для Муравьёвой? И не была Мария Волконская близким другом Волконской. Мария Николаевна только сообщает в «Записках», что её более привлекала Муравьёва, но особой дружбы не было у нее ни с кем из дам.
Чтобы остановить поток клеветы в адрес Александра Поджио и Марии Волконской необходимо рассмотреть каждую строчку тех страниц, где речь идёт о Поджио. Чтобы показать, сколько ошибок, подставок, не указываются места, откуда взяты цитаты и кому они принадлежат. Если автор ссылается на Якушкина, то не указывает инициалов имени и отчества, а Якушкиных было всё-таки три человека: Иван Дмитриевич и его сыновья: Вячеслав и Евгений.
Посему и придётся начинать с отца обоих Поджио: Виктора Яковлевича Поджио (VittorioAmedeoPoggio). Наиболее подробные сведения о Викторе Поджио можно почерпнуть в книге итальянского писателя Марио Корти «Другие итальянцы: врачи на службе России», М, 2010 с.145-149. Весьма туманно появление Виктора Поджио в России, но он служил до присоединения Крыма к России лейб-лекарем у последнего крымского хана Шагин-Гирея. После службы у хана Поджио работал в чумном госпитале, в 1785 году назначен в армию Малороссии в гребной флот. В 1787 году стал лекарем, а на следующий год штаб-лекарем. В 1796 году вышел в отставку, но свою должность исполнял с усердием, рачением и искусством, как сказано в послужном списке. Был сподвижником Ланжерона, Ришелье, де Рибаса в устройстве черноморских городов. В Николаеве родился Иосиф, крестным был де Рибас, Александр родился в Одессе. Сообщаю это для того, чтобы внести ясность. Сазерленд утверждает, что родители привезли их из Италии. Виктор Яковлевич купил имение Яновка в Чигиринском уезде в 1809, после его смерти в 1812 оно перешло к матери обоих сыновей. И опять это вопреки мнению Сазерленд, которая утверждает, что Иосиф Поджио женился на одной из кузин Раевских и купил имение. Первой женой Иосифа была Челищева. В 1825 году он обвенчался тайно с кузиной Раевских – Марией Андреевной Бороздиной.
Сазерленд сообщает: «…Yakushkin, a fellow plotter from their days of Kamenka, who came across him twenty years later in Irkutsk, said that Poggio was a miracle”. «… Якушкин, товарищ по заговору из его дней по Каменке, встретился с ним через двадцать лет в Иркутске, сказал, что Поджио был чудом…». – Э.К. Здесь напутано всё, что можно запутать. Дело в том, что Якушкин не мог быть товарищем по заговору Александра Поджио в дни Каменки, поскольку Александр вступил в Общество только в 1823 году и перевёлся в Днепропетровский полк. Во встречах в Каменке не участвовал, как и не был на съезде в Киеве. Даже с Пестелем Поджиопознакомился только в августе 1825 года, когда вышел в отставку и приехал в Яновку. Сазерленд путает Александра с Иосифом, поскольку Якушкин с Александром отбывали каторжный срок, начиная с Читы, и затем в Петровском заводе. С Иосифом Поджио Якушкин на самом деле встретился в Иркутске только через двадцать лет, а ранее не был знаком.
Госпожа Сазерленд, начиная со стр.235 (р.235), принимается усиленно сочинять возникновение разлада между Сергеем Григорьевичем и Марией Николаевной, и усилению роли в её жизни Александра Викторовича, подталкивая читателя к удобному ей выводу. Если нет доказательств, чем больше накрутишь неправды, то это станет похожим на правду.
«…but the time the Decembrist left Blagodatsk, Volkonsky had become a tired, prematurely man, silent and extraordinarily moody. During their three years in Chita, Maria made heroic efforts to distract him, to promote his interest in gardening and in nature studies. She occasionally succeeded – often with Alessandro Poggio’s help – but most of the time Sergei remained gloomy and aloof…” “… но к тому времени, когда декабристы покинули Благодатск, Волконский превратился в усталого, молчаливого и чрезвычайно угрюмого человека. В течение их трёхлетнего пребывания в Чите Мария прилагала героические усилия, чтобы отвлечь его, пробудить интерес к огородничеству, к изучению природы. Изредка ей это удавалось – часто с помощью Александра Поджио – но большую часть времени Сергей оставался отчуждённым и хмурым…» - Э.К.
На самом деле, когда восьмерых узников переводили из Благодатки в Читу, Сергей Григорьевич был очень болен. Лепарский опасаясь за его здоровье во время пути без медицинской помощи, приказал казачьему уряднику получить от Волконской бутылку вина и водки, выдавая по рюмке для поддержания сил.
А вот уже из Читы Мария Николаевна писала свекрови совершенно противоположные по смыслу письма! Вот один пример - 5 июля 1829 года Мария писала из Читинского острога: «здоровье вашего сына очень хорошо, он много занимается своим садиком, нашим домашним хозяйством, словом – всем. Я ни во что не вмешиваюсь – и все для меня готово, словно чародейством, как и в былое время».
Во всём остальном, у Сазерленд сплошные неувязки. Она постоянно забывает, что все обитают в обстановке тюрьмы. И каким образом могла бы влиять Мария на настроение Волконского, если позволялись свидания на один час два раза в неделю. И её влияние на занятие Волконского огородничеством могло выразиться только в том, что она могла своим родственникам заказать семена овощей и растений. Да оказывается она и Поджио к этому привлекала. Каким образом?
Вне всякого сомнения, в Читинском остроге возник интерес к огородничеству, как к средству выживания, так и к интересному занятию. Первым огородником был Бобрищев-Пушкин. И как всех разочаровал первый опыт, когда заморозок погубил огород. Внутри казематского двора, у южной стороны палисада Волконский соорудил, очевидно, с помощью Поджио парники, в которых он выращивал экзотические плоды: артишоки, дыни, цветную капусту. Приносил их Марии, чтобы её порадовать. Когда разрешили навещать жён, то Мария сообщает сёстрам, что Сергей устраивает в окнах стеклянные рамки для выращивания рассады. И никто из соузников в своих мемуарах не сообщает об угрюмости Сергея Григорьевича, поскольку для депрессии уже не было времени. Интересные занятия науками, музыкой, общие беседы. В остроге была весьма напряжённая жизнь. К тому же в Читинском остроге у большинства поправилось здоровье: работа на свежем воздухе, благоприятный климат, - в Чите количество солнечных дней в году приравнивается к Ялте.
«У меня есть цветная капуста, артишоки, прекрасныя дыни и арбузы, и запас хороших овощей на всю зиму. Надо видеть как доволен Сергей, когда приносит мне то, что взрощено его трудами. Прошу вас, милая матушка прислать ему Альманах опытного садоводника Туэна с дополнениями до последних лет и приложить, главное, атлас, а также Огородник Левшина и другие его сочинения по садоводству», писала 7 сентября 1829 года Маша свекрови из Читы.
Сазерленд сообщает, что Волконская в письмах родным не пишет о трудностях, возникших в браке, их и не было. Но якобы в мемуарах других, как пишет автор, появляются упоминания «… andthecommentsontheVolkonskymaritaldifficultiesappearinanumberofcontemporarymemoirs», «…комментарии о супружески трудностях Волконских появляются в многочисленных современных мемуарах» - Э.К.
Мемуары бывших узников Читинского острога не очень многочисленны, изданы и известны многим, но никто не говорит ни о каких трудностях. И откуда они могли быть известны? Ни в Читинском остроге, ни в Петровском заводе они не могли возникнуть. Об этом не пишут в мемуарах соузники, проведшие бок о бок, пятнадцать лет Жёны узников могли видеть только издали идущую на работы колонну. Александрина Муравьёва сама открывала ставни окон, когда они проходили мимо. Или жёны нанимали телегу, чтобы проехать мимо места, где они работали.
Я не могу отрицать, что трудностей у Волконских не было, они были, но в другом месте, лет через двадцать и совсем по другому поводу.
Но Сазерленд так всё выворачивает наизнанку, только для того, чтобы обвинить, давайте называть вещи своими именами, Волконскую в разврате. А как же назвать по-иному то, в чём её обвиняют? Никогда не поверю. Мария Николаевна менялась со временем, поскольку её семья приложила все усилия, чтобы калечить её характер. В ней развились те черты, которые были присущи матери, Софье Алексеевне: спесивость, сухость, надменность, отсутствие сердечности и намерение идти к своей чисто личной цели, несмотря ни на какие препятствия. Но разврат при её гордости? Никогда. И для неё не пустым звуком были слова клятвы, данные перед алтарём.
С 1 января 1829 года мужьям разрешили посещать дома жён и оставаться там, на целый день. Мария Николаевна с радостью сообщает родным, что она впервые провела день рождения Сергея вместе с ним, то есть 8 декабря 1829 года. Ей доставляли удовольствие простые семейные радости. И не нужно выдумать конфликты, высосанные из пальца, романы, измены. А придумывают их для того, чтобы привлечь внимание читателей. Иначе им будет скучно. А их нужно развлекать всеми силами. Тогда автору следует писать женские сентиментальные романы и выдумывать там всё, что Бог на душу положит.
Сазерленд прилагает героические усилия, чтобы создать роман между Поджио и Волконской, то есть попросту оклеветать их. На странице 257 она пишет, у Волконского не проходил его артрит, но он ещё мог ходить, носил старое крестьянское платье, редко мылся, отрастил бороду и был совершенно без зубов, выглядел настолько старым, что мог сойти за отца Марии. Следовательно, по мнению автора, выглядел таким старым, опустившимся, то это вполне оправдывает роман Волконской.
Откуда в мадам Сазерленд такая паталогическая ненависть к С.Г.Волконскому, герою отечественной войны, что ей необходимо выставлять его чудовищем? И почему выставила его опустившимся стариком, особенно хорош пассаж её о том, что он редко мылся. Если она исповедует модное ныне верование о перерождениях, то, очевидно, служила денщиком у Волконского, чтобы знать такие подробности. Это уже попахивает клеветой. У русского народа был обычай еженедельно мыться в бане с паром и вениками, даже сейчас при наличии ванных комнат с душем. Я даже знаю двух итальянок из Неаполитанского университета, которые и сейчас по приезде в Россию, в Иркутске бегут в баню с парной и делают это несколько раз. Существовал обычай тотчас же после полевых работ мыться во дворе, всегда найдётся кто-то, чтобы окатить водой из ведра.
Очевидно, чтобы противопоставить Поджио Волконскому она пишет (стр258): «Поджио не был ревматиком, ни седым. Акварель Бестужева представляет его мужчиной в расцвете сил. Его черные, густые волосы падают на плечи, светятся глаза, на лице выражение доброты и силы.»
Но как раз именно на всех акварелях Н.Бестужева периода Петровского завода, а таких по меньшей мере три (два индивидуальных портрета и один – вид камера Волконских), у Сергея Григорьевича нет ни бороды, ни седых волос, и выглядит он очень элегантно.
Бороды у Волконского нет даже на дагерротипах 1840-х годов на поселении в Урике. В первый раз она появляется у него только в 60-х года, когда он разменял восьмой десяток.
Что же касается зубов, то Сергей Волконский носил накладные зубы еще со времени отечественной войны 1812 года, то есть чуть ли не с двадцатилетнего возраста. Скорее всего, он их потерял в одной из штыковых атак, так как был неоднократно ранен и контужен. Такими «беззубыми» были многие участники наполеоновских войн, к коимАлександр Викторович Поджио не относился.
Удивительно, как удалось такой старой развалине, каким его рисует Сазерленд, успешно заняться хлебопашеством и содержать всю семью на поселении и дожить до столь преклонного возраста, пережив и жену, и большинство других ссыльных, бывших намного младше?
А как же быть со следующим упрямым фактом? Когда, наконец, в 1836 году Сергею Волконскому разрешили перейти на поселение, то Мария с Сергеем были категорически не согласны друг с другом по поводу места жительства. Сергей Волконский хотел остаться в Петровском заводе, где они обжились, а Мария хотела перебраться в Урик, поближе к сосланному туда доктору Вольфу, так как дети часто болели. Они настолько были не согласны друг с другом, что оба написали отдельные письма графу Бенкендорфу (Государственный архив) с противоположными пожеланиями. Мария, как всегда настояла на своем, муж ей всегда уступал, и они уехали в Урик. При этом Александр Поджио оставался в Петровском заводе еще до 1839 года! То есть, согласно Сазерленд, муж мечтал остаться рядом с возлюбленным жены, а она рвалась от этого возлюбленного подальше?
По мнению Сазерленд, А.Поджио поселился вначале в Уде (не знаю такого села, братья Поджио были поселены в Усть-Куде), но, когда стал администратором школы (так у Сазерленд), то построил себе дом на окраине Урика. Никаким администратором он не был, и не мог построить себе дом в Урике, поскольку место поселения было в Усть-Куде, откуда и приезжал к Волконским в качестве учителя их детей. Это пишется только для того, чтобы сочинить следующую фразу: « теперь Поджио и Мария могли видеться каждый день». А как же быть с болезнью Александра Викторовича, который как раз в это время так болел кишечной непроходимостью, что их общий с Волконским близкий друг Иван Иванович Пущин (тот самый «Жанно») всерьёз беспокоился о его состоянии, речь шла о жизни и смерти, какие уж тут романтические приключения.
Далее следует: «Sergeiwasprobablyawareofthesituation, butitdoesnotseemtohaveweakenedhisbondsofaffectionandloyaltytoanoldcomrade” «Сергей, по-видимому, был осведомлён о ситуации, но это не уменьшило его привязанности и терпимости к старому товарищу». – Э.К. Невозможно себе даже представить бывшего кавалергарда и дуэлянта Сержа Волконского в этой роли.
А каким же предстает перед читателем благородный человек, Александр Викторович? Способный кормиться с рук друга и изменять ему с женой? Да за такие сплетни и Волконский и Поджио бы вызвали обидчика на дуэль!
Никто не может запретить Сазерленд восхищаться персоной М.Н.Волконской, но как-то полагается следовать реальным фактам, а не выдумывать нечто запредельное. На стр.258 (р.258) она сообщает, что Волконская исполняет свою давнишнюю мечту, строит театр и концертный зал для чего выписывает при помощи Александра Раевского в Иркутск архитектора Андрея Якубовича Березова в начале зимы 1853 года.
Но зачем в Иркутске ещё один театр и концертный зал, когда в 1851 году предпринимателем Маркевичем был построен театр и торжественно открыт 22 октября 1851 года. Здание театра было 17 сажень длиною, шириною 12, высотой 4 сажени, с двумя ярусами и галереей. На открытие труппа строителя театра представила три спектакля: «Русский человек добро помнит», «Девушка-моряк», «Жена за столом, а муж под столом». На представлении был генерал-губернатор Н.Н.Муравьёв-Амурский и большинство чиновников. Многим не досталось билетов.
Были и до этого попытки построить театр, а частности, чиновник Лев Сухоруков было приступил к строительству театру в 1844 году, но у него ничего не вышло.
В 1853 году М.Н.Волконской уже было не до общественной жизни, не до театра. В разгаре был, очевидно, второй акт драмы, которую она начала строить собственными руками в 1850 году, выдав, вопреки всем протестам, дочь 15 лет, Елену Сергеевну за чиновника Дмитрия Васильевича Молчанова.
В 1853 году Молчанов вызывается в Омск, где расследуется дело Занадворова, инициатором которого был сам Молчанов. Беременная Елена едет вслед за ним в Омск в сопровождении брата Михаила Сергеевича. Но возвращается в Иркутск в ожидании родов, её сопровождает в Иркутск Михаил и вновь едет в Омск, чтобы ждать окончания дела Молчанова.
Дело в отношении Молчанова не закончено и он вместе с Михаилом возвращается в Иркутск в январе 1854 года. Весной Молчанова разбивает паралич, появляются первые признаки психического расстройства. Генерал-губернатор Марию Николаевну уже не принимает.
Обратимся к некоторым письмам той поры. Александр Викторович Поджио, которого Сазерленд совершенно бездоказательно определила в любовники Марии Николаевны, пишет И.И.Пущину: «Молчанов отдан под военный суд и судиться будет в Москве при ордонансгаузе, в особенности по делу Баснина… Бедная Неля всё бросила, чтобы последовать за этим негодяем!.. «
Другое письмо А.В.Поджио тому же адресату в декабре 1854 года; «Бедная старуха (М.Н.Волконская) томится всё неизвестностью, но и с тем ужасно горюет; в минуты откровения или, лучше сказать нравственного удушья, она рыдает и гов.: я причиной несчастья моей Н., я одна, и каково мне жить!! Жаль её бедную (М.Н.В.), она страшно изменилась, и я опасаюсь, чтобы последнее извещение о деле не доразило её! Я катал Мандарина, и она всё поняла! И тут все те же уловки, скрывает всё, а уже два письма из Москвы!» Получается, что галантный и влюбленный итальянец Александр Поджио, каковым он появляется на страницах Сазерленд, называет свою бывшую пламенную любовь «бедной старухой»?
Кстати, действительно очень любивший свою супругу Сергей Григорьевич, никогда иначе, чем Мари и ангелом ее не называл.
Елена Сергеевна несла тяжкий крест, возложенный на неё матерью, до самой смерти Молчанова в 1857 году.
Прочие вымыслы и ошибки
В книге их так много, что нужно будет исписать ещё столько же страниц, остановлюсь на некоторых из них.
Когда Софья Григорьевна собралась в брату Сергею Григорьевичу Волконскому в Сибирь, кстати, нужно сказать обобранному ею, то по мнению Сазерленд, Царь, дав светлейшей княгине разрешение на поездку, сказал ей, чтобы она не привозила писем от ссыльных. Об этом не нужно было говорить, поскольку все ссыльные уже самостоятельно могли писать письма, на это не требовалось разрешения.
По слабому знанию географии Сазерленд располагает г.Курган в 600 милях от Петровского завода. (р.241). Н.Д.Фонвизину, Е.П.Нарышкину, К.П.Ивашёву первыми отправляет из Петровского завода в ссылку. А Розен и Юшневскую оставляет в Заводе ещё на несколько лет. Первыми уехали в ссылку А.В.Ентальцева и А.В.Розен. Отправляя подполковника (у неё он полковник) Ентальцева вместе с женой в ссылку, она определяет их в маленькую деревню Ялуторовск. Первым место назначения был город Берёзов, потом Ялуторовск. Но он был городом, хотя и небольшим, и сочувствует их одиночеству. В Ялуторовске находились Е.П.Оболенский, И.Д.Якушкин, Матвей И. Муравьёв-Апостол.
Сазерленд хоронит М.А.Фонвизина в Енисейске, называя его полковником, хотя он был генерал-майором в отставке. Похоронив его в Енисейске, она сочувствует горю его жены, оставшейся в одиночестве в глухой деревне. Хотя Енисейск довольно древний, большой городок, отсюда начиналось освоение Восточной Сибири. Она оставляет её с маленьким детьми на восемь лет до самой амнистии. Детей у Фонвизиных в Сибири не было, их сыновья Иван и Богдан умерли в младенчестве. Автор ей сочувствует, что она была совершенно забыта в этой глуши, даже почтальон забыл о ней. Но, вопреки Сазерленд, М.А.Фонвизин умер в 1854 году, и похоронен в г. Бронницы в ограде городского собора. А до этого супруги Фонвизины успели пожить в Красноярске, в Тобольске. Вот уж от кого не было покою почтальонам, так это от Натальи Дмитриевны Фонвизиной, так как вела обширную переписку. И ещё успела выйти замуж за И.И.Пущина.
Евгения Петровича Оболенского она тоже хоронит до амнистии, в 1854 году, хотя прожил он до 1865 года и в браке нажил 8 детей, которым был возвращён княжеский титул.
Нечто совершенно чудовищное изобрела госпожа Сазерленд, когда на странице 105 (р.105) пишет, что накануне ареста Сергей Муравьёв-Апостол и его двадцатилетний брат Ипполит (SergeiMuraviev-Apostolandhistwenty-year-oldbrotherIppolit) пили кларет, читали Байрона, декламировали меланхолические «Медитации» Ламартина. Это, уж ни в какие ворота не лезет! При восстании Черниговского полка Сергей Муравьёв-Апостол был тяжело ранен 3 января 1826 года, закован в кандалы и отправлен в С-Петербург. Ипполит, тоже, будучи ранен в тот же день, не желая сдаваться в плен, застрелился.
Пресса разразилась неумеренными похвалами; “WallStreetJournal”«Часто кажется, что это продолжение «Войны и мира». Вы не найдёте более романтической эпопеи…», “Vanityfair”:“Она была романтической русской княгиней… Тип Скарлетт O’Хары. Мария приступом взяла Сибирь…».“Spectator” «Блестящее, великолепное произведение»
Если это блестящее произведение, то, что же тогда в их понимании неблестящее?
Эльвира Каменщикова
Апрель 2014