Тальцинское стеклышко (Иркутский сказ)*

Давнишние старики нашим отцам сказывали, что Савельевы лет сто семьдесят назад в Тальцах поселились. Можно сказать, коренные сибиряки, давние тальцинцы.

Первым в это село пришел с двумя сыновьями Никандра — белая котомочка**, когда в Тальцах еще не больше двадцати до­мишек было. Оба сына плечистые, высокие, бородатые; глянешь на которого — силач силачом. Да и отец еще здоровехонек был. Словом, все ладные. А окромя топоров подмышкой, стамески да рубанка в мешочке и двух пил за плечами, ничего с собой не при­несли. Можно сказать, пришли ни с чем. А как у Савельевых за лето на краю деревни пятистенный дом, как гриб после дождя, вырос, подумали соседи: «Никак богач?» Да только не отгадали.

Мастерством славился Никандра — с деда-прадеда красноде­ревщик, и сынов ремеслу тому учил. Не то что избу аль дом — дворец построить мог. На любой манер спланирует, срубит, оконные рамы свяжет, резьбой узорчатой строение разукрасит: посмотришь — залюбуешься. Только дворцов Савельев ставить не любил.

— Дворец вельможе поставишь — всю жизнь себе изгадишь. Вну­ки и правнуки проклинать дворец тот будут, — говорил Никандра.

За это, знать, и в Сибирь из Вятки угодил. Под конвоем сюда его спровадили.

В те поры лесорубы да сплавщики в Тальцах жили, иные охо­той да извозом занимались, а то и такие были, что круглый год в Ангаре хариуса ловили, в город сбывали, на том и держались. Пить-есть надо, ребятишек кормить да одевать надо, вот и добы­вали на хлеб, кто как мог.

И хоть жилось в Тальцах простым людям не легче, чем на Оль-хоне или в Листвянке, скажем, а селились здесь с охотой, и сель­цо все разрасталось. Байкал-море близко, Ангара рядом, лес — тут же: стройся, работай и живи себе.

Так и жили рядом, меж собой не ссорились, да и виделись не часто — работа у всякого своя: кто в тайгу, кто за рыбой, а кто в извоз. И ссориться не за что, и для дружбы большого интересу

как бы нет. Только праздники справлять любили вместе: соберут­ся всем селом, песни попоют, попляшут, а отпразднуют — и опять всяк к своему делу вернется.

А Никандру в первый год и на праздники не приглашали.

—  Кто его знает, что за человек, — говорили сплавщики. — В столярке рамы вяжет, в город по реке плавит и там, видать, за боль­шие деньги сбывает и вина не пьет. Святоша-трезвенник какой-то.

Да мало-помалу начали заходить к нему тальцинцы: кто граб­ли к сенокосу, кто корыто, кто табурет закажет или что другое по хозяйству. Без промедления сделает Никандра, цены не скажет, да и платы не возьмет.

— Заплатишь, — говорит, — когда богаче станешь, а я покуда подожду.

Видят тальцинцы: золотой души он человек. И грамотность малость знает, и разумом не обижен. Вот и начали заходить к Ни-кандре почаще. То за делом, а то и запросто посидеть аль совет какой спросить. По воскресным дням и зимними вечерами изба Савельева полнехонька народом. Рассядутся по лавкам, иные на полу пристроятся, покурят, поговорят, Никандру послушают.

— Люди — не звери, жить и работать вместе должны, — го­ворил он тальцинцам. — И не только праздники справлять — ра­ботать вместе веселее. Да и беду прогнать сообща легче: подна­жать дружнее — и не устоит беда, отступит.

Те соглашались, а как работать вместе, про то не знали. Ведь у всех работа разная, подрядчики да заказчики тож разные. Тит вот — лесоруб, а Прокоп — сплавщик, Семен — рыболов, Трофим — охотник, Иван — углежог, а Сергей в извозе. Как тут вместе рабо­тать — ума не приложишь.

Жили так сперва, без церкви. А потом иркутские мастера приш­ли, церковушку поставили, и поп вскорости явился. Только трудно было тальцинских мужиков на молитву созвонить; не были они к этому приучены. Хоть колокол разбей — не идут. Старухи, правда, да и молодухи иные ходили, а мужики — к Савельеву.

Поп попервах ничего, а потом начал на Никандру всякие про­клятья посылать да начальству в город доносить, что он, стало быть, всех поселян от веры христовой отговаривает и что вместо церкви мужики по праздникам к нему в столярку собираются да богоотступные речи слушают.

Узнал про то Никандра, плюнул только, а в церковь так и не пошел.

* * *

Как-то вечером, когда в столярку все мужики сошлись, с Байка­ла лодка подошла и ктальцинскому берегу причалилась. Из лод­ки три мужика вышли и тож зашли в столярку. Не то они раньше

зайти сюда решили, не то зашли потому, что изба крайней оказа­лась, теперь точно не скажешь. Двое, видать, сибиряки местные, из Култука аль из Разводной, а третий — бритый старичок — не из местных и на барина был здорово похож и по лицу и по одёже.

Приутихли тут тальцинцы, покуривают, ожидают, что дальше будет, да на Савельева поглядывают. А тот своей работой занят — брусок кедровый тешет рубанком; знать, не до гостей ему. Брусок тесать закончил, самокрутку закурил, потом тряпичку вынул из кармана не спеша, развернул бережно, в ней стеклышка кусочек взял и начал им зачищать брусок.

Посмотрел на это стеклышко старший гость с большим любо­пытством, к Никандре подошел, очки надел даже.

— Продай, — говорит, — мне такой кусок стекла.

— Что ты, барин, белены объелся, аль в местах сибирских пер­вый день? Кусок стекла в Иркутске не всегда купишь, а в Тальцах и вовсе не найдешь.

— Да, вижу, что окна у вас слюдяные и маленький кусок окон­ного стекла, небось, немалых денег стоит. А если вы пожелаете и работой мне поможете — свое стекло в Тальцах варить будем. И такое стекло, что еще никто на свете не варил.

Переглянулись тут тальцинцы, удивляются, но молчат. Ждут, что скажет гостю хозяин.

— Как называть тебя, барин? — спросил Никандра вместо от­вета.

— Лаксман я; чаще запросто зовут Кириллом.

— Такого не слыхали. Стало быть, пожаловал к нам издале­ка?

— Да как сказать вам, мужики?.. То в Петербурге жил, потом пять лет ходил в горах Алтайских; теперь вот уже год вокруг Бай­кала с вашими хлопцами хожу.

—  Знать, фабрикантом хочешь стать, да карман пустоват? Пришел за помощью к нашим мужикам? Только ни фабрики, ни стекла твоего нам не надо!..

Крякнули тут мужики, промеж собой заговорили. Молодец, де­скать, Никандра, в самую точку попал, как и мы все, думает, свои тут собаки кусучие, а чужие — совсем загрызут, от них отбиваться надо. А гость молчит, но не тревожится, словно на что-то наде­ется, да сразу всего не сказывает, улыбается только. Пошумев немного, и мужики утихли.

— Знаю, — говорит Лаксман, — вы не любите тех, что богатеть сюда приезжают. Только мне богатства не нужны.

— Трудно верить, барин, и как тут в толк возьмешь: зачем тебе ездить сюда, зачем фабрику ставить, ежели к богатству интересу нет? Лучше тогда в Петербурге сидеть, пирогами бавиться да по театрам ходить и нашему житью не мешать.

— Не худо быть осторожным, худо не верить никому. Не всяк ведь фабрику ставит, чтоб богатства наживать.

— Ты, барин, не хитри! Не только без стекла — без соли обхо­дились; а хлеба не станет — песню запоем. Воли своей не про­давали и не продаем!..

— Да не барин я вовсе и вовсе не хитрю. Ты вот про соль ска­зал. Про соль хотел я тоже рассказать, да только мой рассказ опять к стеклу. Если есть охота — послушайте. Потом уж судите сами, будем ставить фабрику или нет.

—  Говори... говори... —загудели тальцинцы. Любопытным им гость показался. И рассказ послушать интересно. За послух ведь денег не берут.

— Жил один ученый в Петербурге. Из простых людей вышел, а большим ученым стал. Прямо-таки всем ученым ученый. Да вы его знали, наверно. Михайла Ломоносов. В Усть-Рудице, близ Пе­тербурга, он фабрику стекольную поставил и сам варил на ней стекло.

Поехал я в Усть-Рудицу к Михайле, и там сдружились с ним. Вместе на фабрике долго жили, там и стекло делать он научил меня.

«Стекло — это глаз человека; оно людям нужнее золота», — говорил Михайла. А что нужнее людям, над тем он и трудился больше.

Только, выходит, нет добра без худа. Чем больше сваришь ты стекла, тем больше леса надо выжечь: стекло ведь варится с поташем. Он нужен в стекле, как соль в ухе. Отмывают же поташ из золы древесной. Стекло, знать, враг лесам. Так как же быть?.. Начал пробовать Михайла всяко заменить поташ, да вскорости болезнь его свалила. Перед смертью он завещанье мне оста­вил: «Свари, Кирилл, стекло из соли, да побыстрей свари!.. А то леса совсем сожгут. Такую соль ищи в Сибири. Там быть она должна».

— А как это сварить стекло из соли можно? — полюбопытство­вал кто-то из тальцинских. — Моя женка каждодневно щи с солью варит: насыплет так, что в рот щей не взять. Стекло ж ни разу не получалось.

—  Тут соль особая нужна, — рассмеялся Кирилл. — Только многие ученые в Петербурге и за границей не верили Михайле, что соль такая есть на свете. «Чтоб стекло сварить, теплород надо, а он из пламени в поташ переходит, когда дерево горит. Вот и не сварить тебе, Михайла, из земляных солей стекла. В них теп­лорода нету», —так говорили ученые эти.

— А что за теплород такой бывает? — опять спросил любо­пытный тальцинец. — Вот мы Прокошку «теплородом» называем. Больно уж печку любит. Так и липнет к ней.

— Нишкни, непутевый! Не про меня тут речь ведут, — обидел­ся Прокошка.

— Не мешайте слушать, мужики! А ты, Прокошка, не гневись. Стекло, видать, и без теплорода сделать можно, — успокоил ле­соруб Титок.

— Теплород — выдумка, — ответил Лаксман, — вроде неви­димки: увидеть не увидишь и в руки не возьмешь. Доказывал Ми-хайла, что теплорода вовсе нет, только выдумка зашла ученым многим в их привычку — они расстаться с нею не хотят. Купцам же да помещикам та выдумка не мал доход приносит. Они леса жгут на поташ и за него деньгой карманы набивают. Докажи, что тепло­рода нет, что стекло без поташа варить можно, тогда — прощай­тесь купчик да помещик с барышами. Я год по берегам байкаль­ским с вашими вот хлопцами ходил. И, знаете, не зря старались. Позавчера нашли мы соль около Баргузина. Вот она, щелочная соль, ваша, байкальская.

Тут Лаксман выложил кусочки соли на верстак, часть по ру­кам роздал. Тальцинцы молча смотрели соль, в рот клали, потом плевались, руками языки до крови терли, удивлялись, спорили о чем-то. А как мужики наплевались и наспорились досыта, Лак­сман повел разговор опять.

— Для стекла еще песок да камень известковый надо, да всё здесь рядом есть. Вот мне и хочется фабрику в Тальцах поста­вить. Только денег у меня не хватит. На вашу помощь работой надеюсь.

— А стекло-то какое варить хочешь? — спросил Иван Саве­льев, сын Никандры.

— Всякое сварить можно: оконное, бутылочное, хрусталь и ру­бин золотой. Все от умельцев зависеть будет. Сделаем с вами даже такое стеклышко, что глянешь в него и за сто лет вперед всю правду народную увидишь. Оно нас жить научит. Подумайте и решайте, мужики: будем ставить фабрику или нет?

Молчат мужики, думают. Иные крестятся украдкой: не волшеб­ник ли к нам явился, не сам ли сатана пришел, чтоб души ис­кушать? Потом шепотком говорить начали, а дальше так и спор с перебранкой подняли. Одни верили, другие верить не хотели; те за фабрику, другие против. Жили так, мол, и дальше проживем. Леса не наши жгут, так нечего о них пекчись, наше дело сторона. Только вот в стеклышко чудесное каждому хотелось глянуть хоть разок.

—  Фабрику поставить надо. И ставить лучше всем селом, — сказал Никандра. — Тит, к примеру, лес повалит и к речке подве­зет, Прокошка с хлопцами своими сюда его приплавит, я с сынами и с другими мастерами стены срубим, окна свяжем, а печников хозяин в городе найдет. Пусть половину заработка сейчас хозяин платит, а как стекло начнет варить, выплатит остаток.

— Не бывало такого, чтоб я за половину платы робил! — оби­делся Прокошка.

— Мало чего не бывало, да видишь — стало. Купцам в Иркутск ты, небось, все лето плавишь лес, а деньги только к рождеству получишь, — сказал Никандра.

— Так тож купцам. Там дело верное. А этот барин пусть платит нам вперед. Ведь выйдет ли стекло — не знамо. Может, зряшное затеял барин дело.

— Да какой тебе тут барин дался? Слышишь же, за Ломоно­сово ученье он печется, нам помочь хочет, а мы должны ему по­мочь.

— Ты, Никандра, помогай, а я не буду!..

— Не хочешь плавить лес — другого позовем. А ты плавь сво­им купцам, если они копейкой больше платят. Надумал богатеть — мешать не станем.

Обиделся Прокошка, убежал и дверью хлопнул. Не в масть ему такое дело, где поработать надо хорошо, а деньгой рук не нагреешь.

Словом, поспорили, повздорили, покричали, а через год таки фабрику закончили. Тут и стекло первое сварили. Зеленоватое, правда, с пятнышками да с пузырьками получилось, однако — не беда. Все-таки настоящее стекло, крепкое и посветлее слюды.

Радости тут сколько было, так и не расскажешь. Больше всех радовался Лаксман.

— Победа!.. — кричит и прижимает к груди кусок стекла. — Я верил, братцы! — кричит. — Наука!

Мужики тут забоялись даже: не сошел ли с ума ученый их хо­зяин, не бросился б в реку.

* * *

Не много лет прошло, а тальцинские мужики хорошими умель­цами по стекольному делу стали. Мастерство это им по сердцу, а особенно работа совместная по душе пришлась.

Хоть не все, правда, стекловарами да стеклодувами стали, а всё же с фабрикой сроднился каждый. Кто дрова готовил, кто соль да песок возил, а кто стекло по реке в город плавил. Толь­ко Прокошка-Теплород фабрики чуждался, сторонкой обходил и стеклоделов почему-то невзлюбил. На диво всем с попом сдру­жился. Видать, характером сошлись. Оба денежку из чужих рук хватить любили.

Никандра тож при фабрике был, а своего ремесла не менял: тут столяр нужен повседневно. А что касаемо его сынов, Ивана да Павла, так те с первого дня к стекловарной печи стали: Павел шихтовальщиком, Иван стеклодувом. Хлопцы смышленые, скоро

разобрались что к чему, и стекло с каждым разом все лучше да лучше получалось.

Хозяин хоть и правил фабрикой, а фабрикантом себя не счи­тал и фабрику лабораторкой называл.

— На ней, — говорит, — не капиталы добываем, а славу науке русской о стекле.

На своей усадьбе Кирилл маленькую лабораторию поставил и в ней стекловарну печь, величиною с табурет. Ивана Савельева взял к себе и вместе с ним по рецептам Ломоносова всяко стекло стал готовить: синее, голубое, зеленое и всяких там других цве­тов. Только вот красный рубин не получался. По записям Михай­лы в рубиновую шихту золотой песок надо класть, а где его взять, если хозяин деньгами не богат.

У иркутских горожан и в ближних деревнях в окнах домов и на верандах чудесной красоты цветные стекла появились. Све­тит солнышко в стекло — ив доме радуга переливается, сердце радует. На столах графины, стаканы да чарки из цветного стекла тож глаз веселят.

Узнали про цветное стекло пароходчики ангарские да енисей­ские, просят:

— Сготовь побольше нам, Кирилл, стекла зеленого да красного для фонарей в бакены, чтоб речным судам ночами путь казать.

А тот и рад помочь людям. Только рубин никак не выходит. Уж все испробовали они с Иваном, да толку мало.

Вскоре в Тальцы из сибирских городов большие обозы за сте­клом потянулись. И пошла слава про тальцинских умельцев по всей Сибири. А за десять лет слава та во все города России и в заграничные страны дошла. Немцы да французы попервах не ве­рили, что стекло в Тальцах без поташа варят. Потом приезжать к тальцинцам стали, чтоб поучиться. И ученым-неверам пришлось сознаться: Михайла, мол, Ломоносов правду говорил, что тепло­рода вовсе нет.

Окольными путями да переходами, уж из-за границы, про тальцинское стекло узнало и петербургское начальство, что в Академии сидело. Вскорости и Лаксмана вызвали туда запиской: приезжай и доложи, мол, что да как.

Не успел Кирилл отъехать в Петербург, как в Тальцах обыски да допросы пошли.

Прокошка попу донес, что Лаксман стеклышко волшебное сде­лал и на хранение Никандре передал. И что в это стеклышко всю правду увидеть можно. Ну поп про то в Иркутске губернатору до­ложил. Здешнее начальство тоже правды пуще пожара боялось.

— Как это так?! — закричал губернатор. — Законов таких нету, чтоб простой мужик правду знал!.. Без промедленья стеклышко забрать и мне доставить!..

Вот и явились в Тальцы урядники да стражники с понятыми, по всей форме. У Савельева весь дом перерыли, крышу содрали, из подушек перо по ветру пустили. И у соседей по закуткам ры­лись. Что получше — в карманы да под шинелки себе на память упрятали, ребятишек переполошили. И хоть стеклышка не нашли, а Никандру таки с собой забрали, под стражей увели. Так и не вернулся больше столяр к своей семье.

В Петербурге начальство, видать, здорово купчиками да поме­щиками задарено было. Не хотелось им на поташе терять барыши. Да и поп тальцинский по доносам Прокошкиным фискальные запи­сочки туда писал: богоотступником да колдуном Кириллу называл.

Как уж там его чехвостило начальство, что за разговоры были, про то не всякий знал. Только, видать, что в петербургских каби­нетах с коврами мягкими, за дверями толстыми дубовыми на все лады Кириллу терли, с песком и солью. Совсем больным вырвал­ся оттуда и сразу же в Тальцы отправился, да только не доехал.

На Дресвянской станции — почтовой, под Тобольском, открыл возница дверь кареты позвать Кириллу испить чайку, покуда лоша­дей заменят, а он — мертвый. Там, в Дресвянке, его и схоронили.

А на фабрике в Тальцах всё Кириллу ждут. Ждать ждали, но и без дела не сидели. Одни, без хозяина, вовсю стекло варили. И хорошее стекло было. Иван дни и ночи просиживал в лабора-торке; там ел и пил и спать ложился на полу. Не сосчитать об­разчиков стекла, что он наделал — любой расцветки и оттенку, да только рубин не давался в руки, никак ключа к нему не найдет. По­чернел весь, глаза от жаркой печи и ночей бессонных, как рубин, красные, а он все новую да новую шихту пробует в печи.

— Не буду я мастер, — говорит, — если к приезду хозяина на­шего, академика Лаксмана, рубин не получу.

Потом на Байкал уплыл. А через неделю полную лодку мешоч­ков с минералами разными приплавил. Опять дни и ночи на ули­це не кажется, у печки сидит, в шихту минералы кладет, пробное стекло варит и никого к себе не пускает.

— Не мешайте, — говорит, — скоро рубин получу, тогда идите и глядите.

Идут как-то хлопцы вечером с фабрики после смены и видят — на Ангаре фонарик красный. Близко так вот, как бы веслом доста­нешь. Сели в лодку, направились к огоньку, да долгонько плыть пришлось. Кажется, взмахни веслом — и лодка рядом станет, да так верст восемь и отмахали, покуда рядом очутились.

Фонарик на поплавке стоял, поплавок — на якоре, а рядом — ни души.

Вернулись парни и прямо в лабораторку к Ивану, про чудо-фонарик рассказать. А там дверь-то на замке оказалась. Они к нему домой — мать в избу не пущает.

— Спит мастер наш, — говорит, — да так сладко, с улыбочкой, что только в зыбке, помню, спал так; ни за что будить не стану. Пусть поспит досыта. Рубин, что он сегодня сделал, для сна поль­зительный, выходит.

Губернатор же совсем сна лишился. Чудесное стеклышко тальцинское не дает ему покоя. Еще не рассвело, а он опять в село стражников пригнал, и Прокошка тут же между ними трется.

В лабораторке дверь сорвали и начали погром чинить. Цвет­ные стекла перебирают, на глаз пробуют и вдребезги о камень разбивают; бумаги с записями в печь бросили.

Тут народ со всего села сбежался, кольцом вкруг лаборатор-ки стали, смотрят молча, подходить боятся. Иван прибежал, и не поймет, что тут творится. Пристав, как петух, подлетел к мастеру.

— Отдай, — орет, — стеклышко волшебное губернатору!.. Ина­че вслед за отцом тебя отправим!..

— Нет у нас стеклышка такого, не сделал еще хозяин! — кри­чат из толпы.

— Стеклышко такое есть, — ответил Иван, — его уже сварили мы. Только вам то стеклышко не взять и губернатору увидеть не придется.

Пристав зверем накинулся на мастера, бить начал. А тот толь­ко попросил:

— Кликните сюда брата Павла. Про рубин секрет ему передам, а там хоть убивайте.

— Никого не подпущу! — кричит урядник. — Передавай секрет Прокошке!..

— Нет, — отвечает, — такому не передам. У него рожа не гожа и душа подла.

Ну, до беспамятства избил Ивана и увез в Иркутск. С тех пор про мастера и не слыхать было.

* * *

Вот недавно белый, как гриб, старик тальцинец рассказал на фабрике молодым рабочим про Савельевых. Про Никандру и Ивана рассказал, что сам знал. А про волшебное стеклышко — ни слова. Даже обиделся, когда об этом спросил кто-то из любо­пытных.

—  Легенда это, — говорит. — Фабрика наша и есть то сте­клышко, через которое мы ленинскую партию увидели. А она нас научила, как за лучшую жизнь бороться. И то надо понимать, что не купец и не фабрикант эту фабрику ставил, а ученый человек с народом нашим. Тогда такое не часто бывало.

Вот и выходит, что больше ста лет тальцинцы в это стеклышко из поколения в поколение глядели. Не обманул, выходит, ученый Кирилла Лаксман.

* Печатаетсяпокн.: Крайродной. Иркутск: Кн. изд-во, 1957. С. 269-280. ** БелойкотомочкойвСибириназывалиссыльногопереселенца. —Примеч. автора.

СергейКулик

Журнал "Тальцы" №35