Земля и корни (Н.Н. Михайлова)

Я родилась в декабре 1936 года в городе Иркутске, я даже знаю, что в центральном роддоме на улице 2-й Красноармейской. Со дня сво­его рождения я жила в семье деда, отца моей мамы, Бессонова Николая Николаевича. В то время семья жила на улице Дзержинского в доме №37. Моим ближайшим окружением, кроме мамы и отца, были дед, ба­бушка, их дети - мои дяди и тетя, а также мой старший брат Влади­мир и младшая сестра Ира.

Прежде всего надо рассказать об этих моих родных людях.

Мой дед Бессонов Николай Николаевич родился 03.01.1871 года в городе Санкт-Петербурге. О родителях дедушки я, к сожалению, почти ничего не знаю. Жили они в 1800-х годах в Санкт-Петербурге.

Отец деда - потомственный дворянин. Из дедушкиных стихов, которых сохранилась целая тетрадка, исписанная его рукой, и которой теперь уже более  ста лет, известно, что он и его сестра Ольга рано остались сиротами и выросли «в чужой большой семье». У нас дома, думаю, из предосторожности, необходимой в те годы, никогда не говорили о родителях деда. В семейном архиве сохранилось лишь фото красивой молодой женщины в светском наряде - его матери. Был и ее портрет, написанный маслом, в золоченой раме. Он не сохранился. Я даже не знаю ее имени.

Мои старания отыскать сведения о родителях деда пока, к большо­му сожалению, успехом не увенчались. В журнале "Наше наследие" (1988г.№6), который стал выходить в годы "перестройки" при участии жены президента  СССР М.Горбачева Раисы Максимовны, в статье Н.Снытко "Остафьево" я обнаружила фотографию середины 19 века, где изображен граф Сергей Дмитриевич Шереметев, его  жена Екатерина Павловна, в девичестве Вяземская, и еще одна женщина, о которой в подписи к фотографии ничего не сказано. Я сразу узнала в этой фотографии снимок, хранившийся когда-то у дедушки и как будто как-то связанный с его родителями, У нас был и второй снимок, оче­видно сделанной одновременно с этим (те же лица, платья и позы, но с изображением только двух женщин). К сожалению, эти фотографии не сохранились. Такие снимки не могли случайно оказаться у деда. Я стала наводить справки об этих фотографиях. И вот из письма ко мне вице-президента Русского генеалогического общества А.В.Краско, к которой я обращалась за помощью, я узнала, что вторая женщина на снимках - Александра Павловна Вяземская, родная сестра Екатерины Павловны, в замужестве Шмарова. И еще, к моей радости, А.В. Краско сообщила, что с графом Шереметевым С.Д. и князем Вяземским П.П. (отцом Екатерины и Александры) был знаком и как-то связан Петр Алексеевич Безсонов, написавший книгу о графине Прасковье Шеремете­вой, бывшей крепостной актрисе («Прасковья Ивановна, графиня Шере­метева. Ея народные песни и ее родное Кусково. Биографический очерк с портретом. П.Безсонова. М.1872.95стр., портрет»). Сразу возник вопрос - надежда: не имеет ли отношение этот П.А.Безсонов к роду моего деда. Возможно фотографии Шереметева и Вяземских были пода­рены ему, а затем попали к моему деду. По возрасту П.А.Безсонов от­носился к поколению родителей деда. Во многих энциклопедиях совет­ских и старой "Русской энциклопедии" за I911 год я нашла сведения о П.А.Безсонове (послереформенное написание фамилии - Бессонов). Он был сыном московского священника, родился в 1828 г. Первоначаль­ное образование получил в московской духовной семинарии, откуда по­ступил на историко-филологический факультет московского университета, который окончил в 1851 г. Был оставлен работать в университете. Стал известным ученым, славистом, археографом, собирателем и изда­телем фольклора. Крупный чиновник Министерства  просвещения. В 1878 году   Казанский университет поднес ему почетный диплом на степень доктора славянской филологии. В 1879 г. был избран в ординарные профессора харьковского университета, где и оставался до своей смерти (21 фев. 1898г.)

Сведения о П.А.Безсонове  -  всего лишь тоненькая ниточка, но за нее необходимо ухватиться в дальнейших изысканиях происхождения мо­его деда.

Дед еще в детстве, о чем написано в его стихах, твердо решил, что будет врачом, и его  даже в шутку прозвали "лейб-медиком". Он осуществил свою мечту. В 1894 роду Николай Николаевич окончил Санкт-Петербургскую  Императорскую Военно-медицинскую академию с Похвальным листом о получил звание «лекаря с отличием». Через де­вять лет ему было присвоено звание Доктора медицины после защиты диссертации в той же академии. Диссертация его называлась: «К вопросу о строении опухоли века и о связанных с ней заболеваниях». Вот передо мной сохранившийся в течение ста лег Диплом с гербовой печатью, выданный "лекарю с отличием" Николаю» Николаевичу Безсонову о присвоении ему степени Доктора медицины. На оборотной сто­роне клятва: "Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукою права Врача и постигая всю важность обязанностей, возлага­емых на меня сим званием, я даю обещание в течение всей своей жиз­ни ничем не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю". И дед своей жизнью и службой был верен этой клятве.

По окончании академии дед был направлен в Керченский военный лазарет, где служил младшим врачом.

В 1897-году Николай Николаевич был переведен в Иркутский воен­ный госпиталь и начал службу младшим ординатором. В 1898 году деду был вручен орден св.Станислава 3-й степени. Я думаю, он получил его за службу в Керченском военном лазарете. В годы его служ­бы не было масштабных военных действий на русско-турецком фронте. Как я почерпнула из книги А.Б.Широкорада "Русско-турецкие войны 1676-1918 г.г.", Минск, Москва, 2000г., в 240-летней войне России с Турцией с 1879г. по 1914г. наступил период "холодной войны". И Россия, и Англия, соперничающие за владение проливами Босфор и Дарданеллы, в эти годы наращивали свои военные мощности, готовясь к новым броскам. Так что дед получил орден за службу в относитель­но мирное время.

Уже в 1910 году Н.Н.Бессонов стал помощником главного врача Ир­кутского  военного госпиталя. Двадцать четыре года дед пробыл на во­енной  службе. Имел звание статского советника, военное звание  - полковник.  

Важным событием в жизни военного доктора Н.Н.Бессонова было участие в Русско-японской войне 1904-1905 г.г. в составе 6-го Си­бирского пехотного полка. В пожелтевшей за множество лет, но хорошо сохранившейся тетрадке деда есть несколько стихотворений, написанных­ в Манчжурии в 1904 году. Они отражают его отношение к войне: сострадание к бойцам, восхищение их мужеством и патриотиз­мом, но в то же время нелицеприятное отношение к военному начальству и всей организации, ошибках неразберихе, приведших к пораже­нию. В одном из этих стихотворений под названием "Русско-Японский поход" (опубликовано в журнале "Земля Иркутская №2 за 2004 г.), он написал такие печальные строки: "Говорили про удачу - мы испол­нили задачу. Все же не возьму я в толк, для чего погиб наш полк, для чего деревню брали, наши пушки в нас стреляли..."

С I9I8 г. дед вышел в отставку по болезни (y него была "грудная жаба") и стал гражданским врачом. В разное время работал в качестве врача на' Забайкальской железной дороге. Был врачом-терапевтом Котельниковской амбулатории, разъездным врачом центральной амбулатории, врачом-терапевтом клиники УНКВД, независи­мым консультантом. Занимался частной практикой по глазным и внут­ренним болезням. Одновременно он преподавал в Военно-фельдшерскрй школе и других учебных заведениях Иркутска. Преподавал, как зна­чится в его послужном списке, фармакологию, хирургию, уборку раненых и руководил практическими занятиями в венерическом отделении госпи­таля. Приходится поражаться разносторонности его знаний и дел.

В нашем семейном архиве в серой картонной папке хранится «Дело с документами по проведению 40-летнего юбилея доктора Бессонова Н.Н.». В марте 1935 г. в центральной поликлинике города Иркутска (ныне поликлиника №2 на улице Ленина) был торжественно отмечен этот юби­лей. В связи с ним доктор Бессонов был награжден именными серебря­ными карманными часами, почетной грамотой Иркутского Горсовета и премией в 1000 рублей. «Восточно-Сибирская Правда» тогда поместила заметку о юбилее Николая Николаевича, где характеризовала его как "прекрасного врача и исключительно чуткого человека".

Дед был очень известным в 20-30-х годах и уважаемым врачом в Иркутске. Он был признан прекрасным диагностом, его обязательно приглашали на консилиумы в самых затруднительных случаях, и он по­чти никогда не ошибался в диагнозе. Врача Николая Николаевича Бес­сонова до сих пор помнят старожилы нашего города. Я встречаю людей, которые говорят: "Он лечил моих родителей (или деда, или прадеда)". И я с гордостью выслушиваю выражаемые при этом благодарность и при­знательность деду.

Доброй чертой дедушки было его сердечное отношение к своей родной сестре Ольге Николаевне Бессоновой. Ольга была старше Николая. Она была хромой с детства, замуж не выходила и всю жизнь жила в семье брата, вместе с ним приехала в Иркутск и прожила здесь до конца дней. Я знаю о ней только по рассказам родных и фотографиям. Она умерла, когда я еще не родилась или была совсем маленькой ( в 1935 или 1936 г.г.).

Передо мной фотографии деда разных лет его жизни: студент ака­демии с молодым красивым и благородным лицом; бравый усатый верхо­вой наездник времен Русско-японской войны; представительный и до­родный доктор медицины; измененный годами и болезнью старик.

В памяти всплывают только отдельные эпизоды из того далекого времени, когда я была еще маленькой девочкой. Когда деда не стало, мне было пять лет.

Во время работы разъездным врачом деду была вы­делена лошадь и пролетка, черная, лакированная, на мягких рессорах. Так как в то время дед был уже болен, бабушка, не доверяя никому, сама разъезжала с ним в качестве кучера. Я помню, как пролетка под­катывала к парадному подъезду или во двор дома, где мы жили. На кучерском месте восседала дородная бабушка в шляпке и с вожжами в руках. Пролетка сильно наклонялась и приседала, когда дед тяжело спускался с подножки. Дети всего двора облепляли пролетку и проси­ли бабушку прокатить их, и она соглашалась «только до угла улицы Бабушкина».

В нашей квартире у деда был кабинет, где он вел прием больных. Окна этой комнаты выходили в узкий переулок и упирались в деревян­ный забор и старый тополь, росший у самого забора. Вход в кабинет был через парадное и маленькую прихожую, где на небольшом, обтянутом зеленым плюшем диванчике больные ожидали приема. Бабушка рассказывала мне, что дед просил меня развлекать ожидающих. И я делала это с удовольстви­ем и ответственностью, no-взрослому ведя с посетителями «светские» разговоры.

В кабинете деда стоял кожаный диван с высокой спинкой, большой письменный стол с зеленым сукном и черное деревянное кресло перед ним. На стене висел украшенный деревянными завитками старинный шкафчик с лекарствами. На столе был мраморный письменный прибор с массивными гранеными чернильницами и пресс-папье. Около - бронзовая настольная лампа с круглым зеленым стеклянным абажуром. Был у де­душки на столе еще интересный "вечный" календарь в виде кожаного футляра с окошечками в нем. Окошечки соответствовали цифрам меся­ца, числа и дня недели. С помощью маленькой медной ручки эти цифры приводились в движение, и каждый день надо было устанавливать в окошечках нужные месяц, день и число. В специальное отверстие были вставлены серебряные большие круглые карманные дедушкины часы.

Я и сейчас помню запах этого кабинета - смесь лекарств и ка­кого-то особого аромата, исходившего от деда. Он курил хороший табак, который набивался в гильзы из тонкой папиросной бумаги специальной палочкой.

За обеденным столом у деда было свое постоянное место, которое никто никогда не занимал. Он любил всегда выпить перед обедом водки, которая наливалась только ему. Для этого на стол ставилась ма­ленькая серебряная рюмочка, и он выпивал одну единственную. И еще, помню, обязательным атрибутом дедова обеда были специальные жевательные щипцы (у него были в то время вставные зубы, поэтому кусочки мяса "пережевывались" вручную с помощью этих щипцов).

Хорошо помню такой случай. Я, маленькая, мне было около четырех лет, ходила по дому, засунув в рот тонкую металлическую трубочку с острыми краями, и пыталась в нее свистеть. Бабушка предупредила меня: "Оставь трубку, можешь поранить себе рот". Но это не подей­ствовало. Я зачем-то резко наклонилась над полом, один конец труб­ки ударился об пол, а второй вонзился мне в небо. Было больно, полилась кровь, я, конечно, заплакала. Бабушка, всполошившись, по­вела меня к деду за помощью. Он заглянул мне в рот, приказал не реветь и сказал, что ничего делать не надо - во рту все само хо­рошо заживет. И правда, скоро ранка зажила, но на всю жизнь у ме­ня на небе осталось, как память о моем непослушании, небольшое углубление. Детей в доме деда не баловали. Дед считал, что им совсем не нужны тепличные условия, детский организм должен выра­батывать иммунитет в реальных условиях. Поэтому над нами не "тря­слись". Мы пили всегда сырую воду, нас не кутали, не паниковали по поводу наших детских травм, ушибов и царапин. Бывало, пожалуешь­ся бабушке, что где-то болит, она посмотрит и скажет: «Сaмо прой­дет». И правда, почему-то проходило.

Дедушка любил внуков, особенно его первого, Вовочку. Наверное, брат рос не очень послушным. Дедушка писал для него стихи, басни. Например, про умного Фрица, которому стоило подражать:

                                        О Фрице наш теперь рассказ.

                                        Кто не знавал его проказ.

                                        Теперь же Фриц умнее стал

                                        И баловаться перестал.

                                        Как встанет утром ото сна,

                                        Сам одевается всегда.

                                        Наденет сразу сапоги,

                                        А босиком чтоб, и ни-ни.

                                        Лицо и руки моет мылом,

                                        Чтоб быть приятным всем и милым.

                                        Чай аккуратненько попьет,

                                         На стол ни разу не прольет.

                                         Потом он палочки попишет.

                                         Никто весь день его не слышит.

                                         Играет тихо и без крика,

                                         По комнатам не скачет дико.

                                         Не дразнит кошку и собаку.

                                         И с нянею не лезет в драку.

                                         А день пройдет, ложится спать.

                                         Не просит на ночь книг читать.

                                         И хором все теперь твердят,

                                         Что Фриц - не мальчик, сущий клад.

Дед любил играть на пианино. У нас стояло старинное, с двумя медными красивыми подсвечниками. Было много нот. Помню огромные и толстые в зеленом матерчатом переплете, с кожаными углами, альбомы с нотами для опер. Среди них была "Пиковая дама". И я слышала в бабушкином и мамином исполнении пастораль « Мой миленький дружок, любезный пастушок». Бабушка пела женскую партию, а мама - низким голосом мужскую. Вальсы Шопена вызывают у меня особое прекрасное чувство. Наверное, потому, что я часто слышала эти вальсы в исполнении деда.

Дедушка очень любил бывать на природе, особенно собирать грибы. Поэтому очень часты были выезды всей семьей в лес, обычно за каме­ноломни в одно и то же место, которое так и называлось «наше ме­сто». Дед не мог наклоняться за грибом, поэтому он ходил с тро­сточкой и, найдя гриб, подзывал кого-нибудь из детей сорвать его.

В 1935 году дед с бабушкой в последний раз отправились в путе­шествие. Первое их путешествие было давно, в Гурзуф. От той по­ездки у бабушки долго хранился сувенир - засушенный морской конек. Теперь они решили побывать в Ленинграде, на родине деда, и навестить своих детей с их женами и мужьями, которые в то время жили в Мо­скве. От этого путешествия сохранилась их фотография в Александров­ском сквере в Ленинграде, сделанная 8.08.35г. На ней написано ру­кой деда: « после посещения Смоленского кладбища». Значит на этом кладбище могли быть родные могилы деда, может его отца и матери.

Еще дед после встречи с детьми написал замечательное стихотворение- воспоминание «Письмо детям»:

                                       Вам из Иркутска в град Москву

                                       Эпистолу сегодня посылаю.

                                       Москву и Ленинград во сне и наяву

                                       Я вижу каждый час и всех Вас вспоминаю.

                                        . . … . . . . .. .. . . . . . . . . . . . . . . .. . .  . . .

                                        Когда же, днем отдав туризму дань.

                                        Мы вечером у нас сбиралися все вместе

                                        За скромной трапезой, мы пили « Мукузань»,

                                        Теснясь вокруг стола, как куры на насесте.

                                        Я, мама, Юрий, Федя и Сергей,

                                        Галина, Валя, Ася, всем собором,

                                        Струилась тихая беседа как ручей,

                                        Лишь изредка волнуемая спором.

                                        Все вспоминается - ночной визит клопа

                                        И треск его в огне горящей свечки,

                                        И мириады мух, лишающие сна,

                                        И кот слепой над блюдечком у печки.

                                        Промчалось все. Но не забылось, нет!

                                        Я не кляну Иркутск постылый,

                                        Воспоминания блестят как яркий свет,

                                        И жизнь не кажется печальной и унылой.

В последнее время перед кончиной дед был совсем плох. Он никуда уже не выходил. Бабушка выносила ему стул и, закутав в теплую оде­жду даже летом, усаживала на крылечке подышать свежим воздухом. Я часто видела его при приступе "грудной жабы", когда он стоял, ухватившись за верх платяного шкафа в их с бабушкой спальне, и ловил ртом воздух со страдальческим лицом. Я тогда бежала к бабуш­ке с криком: "Дедушке опять плохо!" И она кидалась помогать своему Котичке.

К сожалению, я помню его таким. А был он в жизни красив, умен, остроумен. Пользовался большим успехом у женщин. Был пре­красным наездником. Писал стихи, играл на пианино. Имел дед и большую слабость - был заядлым картежником. Постоянными партнера­ми его по преферансу были иркутские врачи Маркевич, Москвитин, Заорский, наш сосед по двору Ротфарб. Играть он ездил обычно в Общественное собрание, где был постоянным членом. Дед даже состоял в совете старшин собрания.

Скончался дед в начале войны, в декабре 194I года в возрасте 70-ти лет. Похоронен на Лисихинском кладбище.

Дедушка Бессонов Николай Николаевич был дважды женат. Первая его жена - Шостакович Варвара Болеславовна. Она - полька, дочь участника национально-освободительного движения в Польше, каракозовца, сосланного в Сибирь, Болеслава Петровича Шостаковича. Этот чело­век стал в Иркутске известным и уважаемым ученым, общественным деятелем. Он был управляющим Иркутским отделением Сибирского тор­гового банка, гласным городской думы, а в 1902-1903г.г. - город­ским головой; сотрудничал в "Восточном обозрении" и "Сибирских сборниках". Варвара Болеславовна приходится теткой знаменитому композитору Д.Д.Шостаковичу и историку профессору Иркутского Госуниверситета Сергею Владимировичу Шостаковичу, бабкой ныне здравствующему профессору госуниверситета Болеславу Сергеевичу Шоста­ковичу. Познакомились мой дед и Варвара Болеславовна в Санкт-Петербурге в годы учебы деда в академии. Варвара Болеславовна в это время или жила, или училась в Петербурге, или часто приезжала туда. Об этом говорят несколько ее снимков, сделанных в те годы именно в Петербурге. Венчались они в Керчи, где работал дед после окончания академии. Вероятно, именно женитьба на Варваре Болесла­вовне стала основной причиной того, что дед поселился в Иркутске: здесь находилась ссыльная семья Шостаковичей. Николай Николаевич и Варвара Болеславовна жили в Иркутске на улице Большой Ланинской (ныне Декабрьских Событий), №18. Жена родила дочь Варвару (Лялечку) и сыновей Колю и Юрия (Юшу - так звали его по-домашнему). Во время последних родов она умерла, оставив мужа вдовцом с тремя детьми.

Через пять лет дед женился второй раз - на моей бабушке, Гейбович Анне Викторовне. Дед был отцом семерых детей, так как моя ба­бушка родила четверых: двух дочерей Анну и Наталью и двух сыновей Сергея и Владимира. Первая  дочь дедушки от брака с В.Б.Шостакович умерла подростком. Старший сын, Николай, погиб в гражданскую войну. Остальные дети жили в доме отца до  окончания своей учебы. Выучив­шись и повзрослев, они стали разъезжаться из родительского дома. Младший сын Варвары Болеславовны, Юрий, ушел добровольцем на граж­данскую, после войны приезжал домой только погостить. Дочь Анна вышла замуж и уехала в Москву. Сын Сергей тоже уехал в Москву в надежде продолжить там учебу. Младший сын, Владимир, став геологом, уехал с женой на Балхаш. В Иркутске с матерью и отцом оставалась всю их жизнь только младшая дочь Наталья, моя  мама.