Земля и корни (Н.Н. Михайлова)

Я снова попала в атмосферу любви, внимания и заботы, когда пошла в школу. Это было во время войны осенью 1944 года. Я не помню, во что я была одета, люди тогда жили бедно, формы никакой не было. Бабушка спорола с диванчика из бывшей нашей прихожей выцветший зеленый плюш и сшила для меня сумку с двумя ручками. В ней лежало все необходимое: букварь (еще Вовкин), тетрадка, карандаш.

Мы все: и брат, и я, и позже Ира, первые четыре года учились в 40-й начальной школе. Она была близко от дома, на углу улиц Тимирязева и Декабрьских Событий (потом там был институт усовершенствования учителей, а сейчас здание арендуют какие-то организации).  Школа помещалась в небольшом двухэтажном каменном здании. На каждом этаже было по две классных комнаты, фойе и учительская. На первом этаже в крохотной комнатке у входа жила директор школы Ларёва Елизавета Владимировна. Она внешним видом напоминала мне Крупскую. У нее были также гладко, на прямой пробор, причесаны тонкие волосы. Она носила круглые очки, глаза у нее были  покрасневшие и всегда слезились. Учительниц в школе было четыре, две преподавали в первую смену, две – во вторую. Когда я пошла в школу, первые классы набирали две учительницы: Петрова Надежда Степановна и Знаменская  Канна Яковлевна. Мой брат проучился в этой школе у Надежды Степановны. Эта учительница нравилась моей бабушке, и она хотела, чтобы я попала именно к ней. Но меня записали по возрасту в класс к Канне Яковлевне. Канна Яковлевна Знаменская оказалась замечательной. Я вспоминаю свою первую учительницу с большой любовью и благодарностью. Про таких говорят: учитель от  Бога. Она любила свою профессию и нас, мы чувствовали эту любовь. Нас в классе было под сорок человек, все – девочки, кроме четырех мальчишек, сидящих на последних партах. Мальчишки оказались хулиганистые, учились довольно плохо. Дети были из разных семей: побогаче и победнее. Но все равно все жили примерно одинаково, у большинства отцы были на фронте, на некоторых пришли «похоронки». Канна Яковлевна интересовалась и знала про нас все: кто наши родители, где и как мы живем, как питаемся, где и как проводим свободное время, наши характеры и слабые стороны. Она было добрая, как мама. Проходя по классу, когда мы карандашом старательно выводили первые палочки и крючочки, она , заглядывая в тетрадку, ласково касалась рукой спины или плеча. Иногда гладила по голове, поощряя. Поправляла в руке карандаш, правильно, под углом, клада на парте тетрадку. Когда она наклонялась, от  нее, как от моей мамы, пахло табаком, она курила на переменах. У нее была какая-то болезнь – на лице и на руках у нее были большие бело-коричневые пятна, как от ожога. Я запомнила ее в единственной серой вязаной кофточке, под которую она надевала белую блузку.

Позже моя мама и Канна Яковлевна подружились: они обе были народными заседателями в одном суде. Как-то Канна Яковлевна пригласила нас с мамой к себе. Она жила на улице Карла Маркса в большом доме над магазином с надписью «Тэ-Жэ». Внутри дома тянулся длинный коридор с общей кухней, из него в обе стороны было много дверей  в узкие длинные комнаты. В одной из них жила Канна Яковлевна. Она жила одна, ни мужа, ни детей у нее не было. В темноватой комнате, с одним окном в торце, было очень скромно. Я запомнила кровать, заправленную шерстяным одеялом и продолговатый стол у стены со стопками тетрадей на нем. Канна Яковлевна угощала нас морковным чаем. Она порезала тонкими ломтиками хлеб. Мама многозначительно смотрела на меня и на хлеб. Но я и сама понимала, что хлеба можно съесть совсем немножко.

Канна Яковлевна замечательно и много читала нам вслух. В классе стояла внимательная тишина, когда она немного хрипловатым голосом читала нам «Каштанку»,  «Му - му». «Ваньку Жукова», который писал «на деревню дедушке», «Девочку из города»,  у которой погибли родители и она попала в деревенскую семью, где ей очень трудно было привыкать к новой жизни. И много других замечательных добрых и умных книг. Мы всем классом, вместе с учительницей, незаметно вытирали слезы, сочувствуя горестям и страданиям героев. Мы учились состраданию и добру.

Школа отапливалась печами. В каждом классе было по печке. Их топили рано утром; когда мы приходили к восьми утра, печка была уже протоплена. Но зимой иногда в классе было холодно , и мы вместе с учительницей сидели на уроках в пальто. Часто не было электричества. На стол учительницы ставили керосиновую лампу. А на парты мы приносили, у кого были, свечки или сальные плошки. Некоторые приносили сохранившиеся елочные свечки, но они быстро сгорали. Тетрадок тоже не хватало. Каждый выходил из положения, как мог. Мне мама приносила с работы формы сводок, отрезала от них типографские надписи и сшивала. А бабушка терпеливо расчерчивала листки под узкую прямую или косую линейку

Сначала мы учились писать карандашом. Наверное, во втором классе, точно не помню, стали писать чернилами ручкой со сменным железным перышком. Учиться писать « с нажимом» таким пером было значительно труднее, чем современной шариковой ручкой. Были разные перья. Узенькое – «скилет», было с маленькой шишечкой на конце продольного разреза. «Скилетами» нам писать запрещалось. Разрешались только острые перышки «восемьдесят восьмые» ( на них стояла цифра 88). Перо обмакивалось в чернила, которые наливались в чернильницу-«непроливашку» ( конусообразное устройство ее верхней части не позволяло при опрокидывании вылиться чернилам). Продавался чернильный порошок, который надо было растворять в воде в бутылке, и оттуда подливать в чернильницу. Он был синего, фиолетового, черного, зеленого цвета. В школе разрешалось писать только синими или фиолетовыми чернилами. Каждый свою чернильницу таскал с собой в специальном мешочке. Острое железное перышко скребло при письме по плохой бумаге, цепляло ее частички, чернила на нем иногда засыхали. Его надо было  чистить. Девчонки под руководством Канны Яковлевны смастерили из тряпочек специальные перочистки в виде цветочков, бабочек, бантиков, каждая изощрялась перед другими. Мальчишки удовлетворялись чисткой пера о рукав одежки.

На какое-то время появились грифельные доски – черная двойная картонка, на которой надо было писать грифелем. Но они не прижились.

Перемены мы проводили в фойе. На большой перемене нас кормили завтраками. Это был кусочек хлеба, в одну четвертую кирпича,  тонкий ломтик, посыпанный сахарным песком. Позже, уже после войны, давали пончики с ливером и  повидлом. Иногда нам давали рыбий жир. Нас выстраивали в шеренгу и одной ложкой по очереди вливали его каждому в рот.

Регулярно устраивались медосмотры, проверяли завшивленность. Проводила их чаще всего сама учительница. Она заглядывала нам в волосы, просила снять кофточки или платья и осматривала швы. Вши были почти у всех. У особо завшивленных приглашались в школу родители. Слава Богу, не заставляли обрезать косички, которые носили почти все девочки.

Детям, у кого погибли отцы, в школе выдавали талоны на дополнительное питание. Мне тоже дали. Я пошла в специальную столовую где-то в районе Дворца пионеров. Нужно было принести свою миску и ложку. Еще на улице у дверей столовой я увидела большую очередь детей с мисками. Потом очередь привела меня в длинный коридор, заполненный детьми. В окошечко у раздаточной нужно было отдать свой талон. В миску мне налили поварешку жижи, в которой плавала крупно нарезанная капуста. Когда  «первое» было съедено, в мою миску положили на «второе» запеканку. Она была сделана из черных макарон, слипшихся в единую массу с тонкими прожилками разведенного яичного порошка, его называли меланж. Чтобы получить и съесть этот обед, я потратила около двух часов. Конечно, уроки в тот день я сделать не успела. Я категорически заявила бабушке, что больше в столовку не пойду. Маме пришлось отказываться от талонов, хотя она была очень недовольна.

Я училась хорошо, все годы была отличницей. Сохранились мои похвальные грамоты с портретами Ленина и Сталина, выданные «за отличные успехи и примерное поведение».

Помню, как чуть не получила двойку. У нас появились устные предметы, первой была история. Я прочитала дома заданные страницы, но когда Канна Яковлевна вызвала меня к доске, я почему-то не могла ничего вспомнить и рассказать. Поинтересовавшись, читала ли я материал, и получив утвердительный ответ, Канна Яковлевна сказала: «Надо бы ставить тебе двойку, но уж очень не хочется. Ты, когда будешь готовиться к следующему уроку, прочитав учебник, перескажи написанное вслух. Если что забудешь, посмотри в учебник и повтори еще раз». Я стала готовить уроки, повторяя материал вслух. Это дало хороший результат. Так я училась потом все время, и в средней школе, и в университете. Школу я закончила с золотой медалью, а университет – с дипломом «с отличием» .Канна Яковлевна научила меня подходящей для меня методе.

В школе меня торжественно приняли в пионеры. Помню, я была звеньевой пионерского звена, носила одну маленькую продольную красную нашивку на левом рукаве. Председателем совета нашего отряда была отличница Ира Зоркина, она носила две полоски на рукаве. А председателем совета дружины (с тремя полосками) была Рита Ужова, девочка, у которой в войну погибли родители, и ее взяла на воспитание из детдома приемная мать.

Я со светлым и радостным чувством вспоминаю свое пребывание в пионерах. Это, конечно, в первую очередь связано с нашей школьной пионервожатой Людмилой Павловной Шишкиной (потом Герасимович). Она тогда была молодой, наверное, лет семнадцати. Мы звали ее просто Люсенька. Она на всю жизнь осталась для нас Люсенькой. Жизнерадостная, простая, очень деятельная, придумщица. Она была для меня, как и почти для всех учеников в школе, хорошим верным старшим товарищем. В школе велась активная пионерская работа. Устраивались интересные сборы, выпускалась большая, во всю стену, красочная газета «Пионерский костер». Люсенька сопровождала нас в кино, ТЮЗ, на елки во Дворец пионеров, которые и во время войны обязательно устраивались с подарками. Я помню, в ТЮЗ мы ходили строем несколькими отрядами под звуки горна и барабана. Прохожие провожали нас добрыми улыбками.

Летом Люсенька водила нас в походы за город. Мы шли парами с самодельными рюкзаками за спиной и звонко пели:

                                          Крутыми тропинками в гору,

                                          Вдоль быстрых и медленных рек,

                                          Минуя большие озера,

                                          Веселый шагал человек.

                                          Одиннадцать лет ему было

                                          И нес за спиной он мешок,

                                          А в нем - полотенце, да мыло,

                                          Да белый зубной порошок.

Особенно дружно получался припев:

                                          Нам путь не страшен, дойдем до облаков.

                                          С веселой песней нашей шагается легко.

Часто мы ходили приветствовать партийные и комсомольские конференции. В торжественных случаях всегда надевали пионерскую форму: белая блузка, темная юбка и красный пионерский галстук. Галстук завязывался специальным узлом на шее. У некоторых были зажимы для галстука с изображением красного пионерского костра. Потом ввели пионерские значки с портретом Ленина и девизом: «Будь готов!»

Под Люсенькиным руководством мы высаживали деревья около школы. Четыре тополя выросли и стали большими, два из них стоят до сих пор.

Люсенька организовала у нас художественную самодеятельность. Пели хором и соло, читали стихи. У нас был и свой баянист, Вовка Левитин. Он учился в 5-м или 6-м классе в 9-й школе. Люсенька где-то познакомилась с ним и привела его к нам. Он очень у нас «прижился». Наша самодеятельность не обходилась без его баяна. Больше всего Люсенька любила танцы. Она сама «ставила» и сольные, и групповые танцы. Мы выступали на районных, городских и областных олимпиадах, неизменно завоевывая почетные места и получая грамоты. Помню украинский танец «Полянка», в котором было занято очень много детей с первого по четвертый класс, и он очень хорошо воспринимался зрителями и жюри. Мы с ним дошли до областной олимпиады.

Мы вдвоем с моей одноклассницей Ирой  Калюжных танцевали тарантеллу.

Костюмы для всех танцев все изготовляли сами. Нашивали на юбки разноцветные ленточки, из бумажных цветов делали венки с лентами. Бусы надевали елочные. Шили фартучки. Для своей тарантеллы мы с Иркой тоже сделали свои костюмы сами, конечно, с помощью Люсеньки.  У нас были марлевые пачки и кофточки с пышными рукавами, на них мы наклеили разноцветные бумажные кружочки. Черные со шнуровкой впереди жилеты тоже сшили сами на бабушкиной машинке и при бабушкиной консультации. Сами склеили круглые бумажные бубны и покрасили их акварелью. Почетную грамоту за исполнение этого танца на олимпиаде Нагорного района я с любовью сохранила, как и нашу с Ирой Калюжных фотографию в костюмах.

Еще у меня был сольный танец – «Полька с зонтиком». Для него была сделана специальная пачка из марли, а сверху она была покрыта прозрачной тканью из вуали с белыми цветами. Бабушка пожертвовала на мой костюм свое подвенечное платье. У меня был белый с цветочками хлопчатобумажный зонтик, который мама покупала мне в раннем детстве. Ставить этот танец нам с Люсенькой помогала невестка директора Елизаветы Владимировны. Она танцевала в Музкомедии. Тогда она была беременная, не работала и могла посвящать нам много времени. Танец получился жизнерадостный, интересный, с настоящими балетными па. Да еще Люсенька показала меня хореографу из Музкомедии. Он научил меня, что танцевать должно все: руки, голова, лицо, улыбка. Он приговаривал, когда я танцевала: «Грациознее, кокетливее, улыбка, наклон головки, поворот головки». Я все быстро усваивала. Мне нравилось танцевать. Наверное, я танцевала, и правда, хорошо. Я исполняла свою польку на нескольких олимпиадах и всегда получала почетные грамоты. Самым большим моим болельщиком неизменно была бабушка. Она ходила на все мои выступления. Выйдя на сцену и глянув в зал, я обязательно видела улыбающееся бабушкино лицо.

Со своей самодеятельностью мы иногда выступали перед ранеными в госпиталях. Они нас встречали с радостью, долго нам хлопали. Некоторые почему-то, глядя на нас, плакали.

В нашем классе училась Люсенькина младшая сестра Сталя Шишкина. Она была моей подружкой, мы все четыре года сидели за одной партой. Мы часто бывали друг у друга дома. Люсенька, Сталька и еще одна их сестра, Валя, жили с отцом и матерью в Знаменском предместье на улице Щаповской. У них был свой дом с огородом. Во дворе во флигеле жила еще одна, самая старшая, сестра ,Аня, у нее была уже семья и маленький сын Вовка. Они держали коров, свиней и птицу. Я помню, как в одну холодную зиму у них в доме жил новорожденный теленок. Сталина мама была неразговорчивая, строгая женщина, постоянно занятая своим хозяйством. А отец был сапожником. Он обычно молча (во рту у него были зажаты веером деревянные гвоздики) сидел на  стульчике с кожаным сидением и стучал молотком по подошве сапога, надетого на железную «лапу». У Стальки пекли настоящие блины, в русской печке в чугунке варили борщ на мясе. На краю плиты в горшочке всегда стояло растопленное сливочное масло для блинов. Чай пили с молоком. Сталькина мама всегда усаживала меня за стол и старалась, чтобы я как следует наедалась. А ее папа, увидев мои дырявые валенки, однажды просидел допоздна ночью, подшил их прочной толстой подошвой.

Из-за этих дырявых валенок я пережила целую историю. В валенки я наматывала портянки. К концу уроков, после бегания по школе на переменках, портянки сбивались, вылезали в протоптанные дыры в валенках и торчали наружу. Однажды по дороге из школы двое мальчишек заметили мои вылезшие портянки. Они стали со смехом наступать на них ногами. Я пыталась убегать, а они догоняли и снова ставили ноги на еще сильнее вылезшие портянки. В конце концов я упала и расплакалась. Мальчишки оставили меня в покое. Дома я никому ничего не сказала, страдая от ущемленного самолюбия.  Я решила, что ни за что на свете больше не надену рваные валенки. На следующий день с группой ребят мы должны были идти во Дворец пионеров. Я достала зеленые брезентовые туфельки. Чулок у меня не было, поэтому я разыскала старые мамины фельдиперсовые. Они были мне велики, и я подогнула излишки под подошву. Туфельки налезли с трудом. На улице было морозно. Но я геройски добежала до школы, там отогрелась, и мы отправились во дворец. Ребята по дороге, смеясь, пинали ледышки и не торопились. Я чувствовала, что ноги у меня замерзают. На мое счастье, как раз недалеко от моего дома, на углу улиц Декабрьских Событий и нашей, нам повстречалась Елизавета Владимировна, наш директор. Глянув на меня, она строго приказала мне сейчас же идти домой. И я с радостью исполнила ее приказ. Если бы не она, не знаю, что было бы с моими ногами. Об этой моей проделке она рассказала моей бабушке. Меня опять никто не ругал. А мама ночью пришила мне к подошвам валенок заплатки, которые очень скоро отвалились. Спас положение Сталькин папа, крепко и красиво починив мои серые старенькие валенки. Он еще пришил к ним кожаные задники.

Запомнилась мне во время учебы в каком-то из первых классов елка у генерала. В нашей школе училась девочка – дочка генерала. И ее родители решили для детей организовать елку у себя дома. В школе на эту елку «отобрали» отличников и ударников. Я помню, вечером, было уже темно, нас везли на военном  «газике» в генеральский дом на улице Декабрьских Событий. В большой комнате стояла наряженная елка с зажженными цветными лампочками. Нам предложили попеть в хороводе и потанцевать у елки. Не знакомые друг другу дети из разных классов не очень-то веселились, еще может быть потому, что в этот раз с нами не было Люсеньки. Хозяйка дома даже удивлялась нашему поведению. Что касается меня, то я, чувствуя привычный голод, только и думала, когда же позовут ужинать. Наконец, нас стали приглашать группками на кухню. Там на столе перед каждым поставили тарелку с узенькой длинной котлетой и картофельным пюре. Еще в стаканах был налит чай, и сверху лежала булочка. Я все очень быстро съела, и мне захотелось скорее домой.

Хорошо запомнилось мне наше с Люсенькой неудавшееся выступление по радио. Я, как отличница и общественница, должна была по бумажке прочитать перед микрофоном городского радио рассказ о нашей школе. Мы с Люсенькой вдвоем отправились в радиокомитет на улицу Горького. Вышли заранее. Была дружная весна, кругом бежали ручьи, стояли лужи. Решив сэкономить расстояние, Люсенька подхватила меня на руки и прыгнула через широкую лужу. На краю ее она поскользнулась, и мы обе сели прямо в середину, правда, я оказалась сверху. А она промочила насквозь подол юбки. Пришлось вернуться к нам домой сушиться. Пока бабушка разогревала чугунные утюги на плите, а я размахивала паровым утюгом, пока сушили юбку, прошло много времени. Наконец, мы выскочили из дома. Но на передачу мы не успели. Недалеко от радиокомитета из громкоговорителя мы услышали: «А теперь прослушайте письмо, которое нам прислала ученица сороковой начальной школы Наташа Михайлова». И диктор прочитала то, что должна была произнести я. Так мне никогда в жизни не пришлось выступить по радио.

В конце 80-х годов, почти через сорок лет, мы встретились с Люсенькой. Она разыскала адреса и телефоны некоторых своих активных пионеров и собрала нас у себя дома. Я.с огромной радостью узнавала в состарившихся бывших пионерах своих друзей, среди них и Володю Левитина, и Сталю Шишкину, Фаню Суздальницкую, Иру Зоркину, Тамару Беляеву. Люсенька была, несмотря на годы, все такой же веселой и энергичной. Она и сейчас, в семьдесят девять лет, активно участвует в общественной работе Иркутска, состоя в различных советах и комиссиях. Недавно мы разговаривали с ней по телефону, и она с гордостью и радостью сообщила мне, что на встрече городских ветеранов с большим успехом станцевала испанский танец.

Володя Левитин стал преподавателем. Школа, где он преподавал музыку, была лучшей в городе по общественной работе и  самодеятельности. А сам он имел звание «отличник народного просвещения РСФСР». Сейчас его уже, к великому сожалению, нет в живых.

Люсенька и мне с детства привила вкус к общественной работе.

Каждое лето после окончания занятий в школе я ездила в пионерский лагерь «Искру». Мама обычно отправляла меня на два «сезона», почти на все лето. Лагерь принадлежал заводу имени Куйбышева, но в нем отдыхали дети со всего города. Он был расположен в сосновом лесу. Под гору между соснами спускалась тропинка к ключу с холодной вкусной водой и озеру, в котором мы в жаркие дни купались. Я любила бежать по этой усыпанной хвоей тропинке, набирая скорость на спуске, и стараясь не запнуться за толстые корни сосен, выступающие на поверхность и пересекающие тропинку тут и там.

Пионерский лагерь запомнился утренним и вечерним построением на «линейку» с подъемом и  спуском флага. Пионерскими вожатыми    (студентами иркутских вузов), соревнующимися между собой за лучший отряд.

Каждое лето с нами была Екатерина Наумовна Кац со своим неизменным аккордеоном. Кто из моего поколения в Иркутске не знает ее? Это была красивая, яркая, веселая, энергичная женщина. Все мероприятия в лагере проходили под ее музыку. Она сама всегда громко пела все песни вместе с нами.

Были походы, военные игры, поиски знамени, спортивные соревнования, художественная самодеятельность, даже кукольный театр.

Все мы любили костры, которые зажигались в закрытие сезона. В центре пространства «линейки» устанавливался большой конусообразный костер, сложенный из сосенок и сухих веток. Накануне весь лагерь ходил их собирать в лесу. Костер устраивался поздно вечером, когда уже темнело. Поджигать его доверялось отряду, завоевавшему первое место  в общественной работе, дисциплине и чистоте. Его поджигали с нескольких сторон, и высоко в небо поднималось пламя и искры, костер трещал. Становилось жарко, светло и весело. У костра танцевали и пели. Екатерина Наумовна по порядку подходила с аккордеоном к каждому отряду ( их бывало до десяти ), и мы пели свои любимые песни. Радостная, объединяющая, счастливая атмосфера этих костров незабываема.

Заключение.

Осенью 1948 года я пошла в пятый класс. Это уже была другая школа, номер 13, сначала семилетка, потом, когда госпиталь освободил ее здание – десятилетка. И это уже была новая жизнь. Наступало отрочество.

Здесь я намерена поставить точку в своих воспоминаниях. И так мое повествование, вопреки ожиданию, оказалось очень пространным.

Заключить же его я хочу словами глубокой благодарности всем, кто меня любил, заботился, как мог, воспитывал мою душу. Это были мои родные, учителя в школе, воспитатели в детском саду, пионерские вожатые, соседи по нашему двору, мои друзья. Мой город, моя страна, мое время. Все это составило ту почву, ту землю, что меня взрастила. И еще я очень люблю свои корни, тех, благодаря чьему пребыванию на земле и я появилась на свет. Об этом я и старалась писать. Поэтому повествование свое называю «Земля и корни».